Проект «Джейн Остен»

Не заметила. Дым от горящего угля был одним из запахов, свойственных этому дому, — наряду с пчелиным воском, из которого состояли свечи, скипидаром и уксусом, что использовались в качестве чистящих средств, и лавандой, которой ароматизировали мое постельное белье.

— Ваш комиссионер упоминал, когда здесь дымоходы в последний раз чистили? Мне кажется, что и в кухонном очаге тяги не хватает.

— А их чистить нужно? — Мне вспомнились «Приключения Оливера Твиста» и сцена, в которой маленький Оливер едва не становится трубочистом.

Миссис Смит медленно моргнула — так выражалось ее изумление в те моменты, когда я демонстрировала глубину своего невежества. В институте придумали объяснение тому, почему у нас не было ни тетушек-бабушек, ни приятелей, ни знакомых — и это в Англии, где, похоже, все мелкопоместное дворянство знало друг друга или хотя бы состояло в дальнем родстве: мы представлялись осиротевшими братом и сестрой, детьми плантатора с Ямайки. Такая биография была далека от безупречной, но она могла многое объяснить — например, отсутствие знаний о дымоходах.

— Если прикажете, мисс, я пошлю мистера Дженкса за трубочистом. — Лицо у меня, видимо, сделалось сконфуженным, поскольку она добавила: — В такой час они ходят по улицам, кличут тех, кто даст им работу.

— Только велите ему привести того, кто пользуется щетками, а не того, кто засылает в дымоход мальчишку.

Она захлопала глазами.

— Щетками?

— У некоторых есть такие специальные щетки с длинными ручками, которые достают до самого верха трубы.

— Я о таких не слыхала.

— Однако они существуют. — В этом я не сомневалась. — Не забудьте сказать об этом Дженксу.

Сама я с Дженксом, нашим слугой, старалась общаться как можно реже: любое мое столкновение с ним было неприятным. «Он меня недолюбливает, — жаловалась я Лиаму. — О чем бы я его ни попросила, в ответ он презрительно ухмыляется и находит повод этого не делать». Лиам воспринял это со скепсисом — с ним-то Дженкс всегда был услужлив и почтителен.

Позже, в Грин-парке, я размышляла о Дженксе и о нелепой надобности вообще держать слуг. Прогулки по утрам стали еще одной нашей новой привычкой — они давали нам возможность обсудить дела, не опасаясь быть подслушанными. Впрочем, в тот день мы почти не разговаривали, просто шли в гулкой тишине по аллее, вдоль которой росли платаны. Было солнечно, но холодно, свет падал под углом, какой бывает только осенью. Порыв ветра подхватил опавшие листья и закружил их вихрем прямо перед нами.

— Пора мне написать Генри Остену, — ни с того ни с сего вдруг сказал Лиам. — Как думаешь?

Я удивленно посмотрела на него.

— Э-э, да.

Я подстрекала его к этому почти с тех самых пор, как мы прибыли в 1815 год, и с удвоенным усердием — с тех пор, как мы сняли дом на Хилл-стрит и обзавелись приличным адресом для строчки «Отправитель». Лиам все отмахивался от меня, утверждая, что нам следует получше разведать обстановку. Одержимые желанием узнать, как держатся и ведут себя дворяне, какие слова они выбирают и как их произносят, мы совершали долгие прогулки по паркам и улицам с модными магазинами, ходили на художественные выставки и в театры.

С одной стороны, я была с ним согласна. У нас был всего один шанс произвести хорошее впечатление на Генри Остена; если эта попытка закончится провалом, мы упустим лучшую возможность познакомиться с его сестрой. С другой стороны, меня это страшно бесило: времени было в обрез, но выполнить эту задачу мог только чертов Лиам — просто потому, что был мужчиной. Я не могла написать Генри Остену.

— Что ж, хорошо. — Лиам кивнул мне, и только тогда до меня дошло, что этот этап, должно быть, вызывает у него огромное волнение или даже страх.

Но страшиться времени у нас не оставалось. В середине октября Джейн Остен прибудет к Генри в Лондон, и начнут разворачиваться события, в которых нам предстояло оказаться замешанными; было чувство, словно мы пытались поймать волну и уже изрядно отстали.

— Все будет окей. Ты справишься, — сказала я ему, хотя уверенности в этом у меня не было.

Едва войдя в дом, мы услышали вопль и грохот. Переглянувшись, мы направились к источнику звука, который находился в гостиной на втором этаже: в очаге виднелось черное тряпье и чья-то босая нога. Под тряпьем я обнаружила мальчишку, чумазого и неподвижного, и присела, дабы рассмотреть его поближе. Его дыхание было частым и поверхностным; от него воняло гарью. Я потрепала его за плечо.

— Ты меня слышишь?

Его глаза распахнулись и посмотрели на меня. Радужки были карие, а белки сильно контрастировали с черной от сажи мордашкой.

— Ты меня слышишь? — повторила я. Он кивнул и зашевелился, но я не дала ему сдвинуться с места. — Это чувствуешь? — Я стиснула сначала одну его ступню, затем другую. — А это?

— Да, мэм, — произнес он сдавленным голосом и зашелся влажным кашлем.

— Можешь пальцами на ногах пошевелить? А на руках?

Он пошевелил. Я ощупала его позвоночник сквозь обноски, но признаков повреждения не обнаружила.