Проект «Джейн Остен»

— Шесть. — Я скрестила руки на груди и уперлась в него взглядом. — Шесть — или сделка отменяется.

— Семь.

— Договорились.

Он присвистнул.

— Надо же! У богатых свои причуды. — Он отпустил мальчишку и легонько его толкнул. — Том, дружище, ты знаешь, где меня искать, когда тебя вышвырнут в канаву. Если повезет — найму обратно.

Когда Тома отмыли, выяснилось, что у него темно-русые волосы, которые торчат во все стороны, как иглы дикобраза, милое тревожное лицо, шрамы на локтях и коленях и синяки по всему телу. Он робко убеждал меня, что ему десять лет, хотя с виду я дала бы ему шесть. Мы одели его в одну из рубашек Лиама, закутали в одеяло и усадили в углу кухни возле плиты, где миссис Смит дала ему портера, а также хлеба, молока и ветчины. Когда я собралась наверх, она догнала меня в коридоре.

— Можно вас на пару слов, мисс?

Мы зашли в комнатушку, где обычно совещались по утрам.

— Что вы собираетесь делать с парнишкой? — спросила она, закрыв за собой дверь.

— А что вы посоветуете?

Она не ответила.

— Думаете, я поступила неправильно?

— Понимаете, это дитя из приюта. Вот что тот Браун имел в виду, когда сказал, что купил его в работном доме. Мальчик скорее всего сирота, плод какого-то постыдного союза.

— Что, вообще-то, не его вина.

— Никто так и не считает, мисс.

Мы помолчали.

— Дадим ему отдохнуть, а потом? Может, оставим его у нас, нам ведь не помешают лишние руки, не правда ли?

— Еще какая правда. Но он-то едва из пеленок вылез.

— Вырастет. Особенно если его хорошо кормить.

— Мальчишкам это свойственно. — Неожиданно она улыбнулась.

Лиама я нашла наверху, в библиотеке, — он стоял у окна, сложив руки на груди, и, видимо, дожидался меня.

— Ты с ума сошла? — свирепым шепотом осведомился он. — Совсем обезумела?

Лишившись на мгновение дара речи, я закрыла за собой дверь, подошла к большому письменному столу из темного дерева и присела на него. Я все еще пыталась свыкнуться с тем, что наделала, и выволочка этому не способствовала.

— Ты что — историю изменить хочешь?

— Дело не в этом.

Он упер в меня взгляд голубых глаз — те сверкали от гнева, — шумно дышал, лицо его побагровело.

— И тот тип… Браун… Он возьмет наши деньги, пойдет в работный дом и купит себе другого ребенка! Ты думаешь, что сможешь спасти всех маленьких трубочистов в Лондоне?

— Это, по-твоему, весомый аргумент в споре о том, не стоит ли спасти хотя бы одного?

Он не ответил, только продолжал сверлить меня взглядом, но злость его, похоже, рассеялась. Вид у него был подавленный.

— И что мне было делать — отослать его прочь с тем ужасным человеком?

Лиам резко отвернулся, сел за стол, потер глаза и спрятал лицо в ладонях, поэтому следующие его слова прозвучали глухо:

— Что тебе стоило делать — так это не вмешиваться. Как известно нам обоим.

Главной опасностью путешествий по времени, помимо очевидных рисков, грозивших непосредственно путешественникам, был риск настолько изменить прошлое, что значительно изменилось бы и будущее, из которого вы прибыли, отчего запустилась бы некая версия «парадокса убитого дедушки»[5]. В институте мнения на этот счет разделились: в результате предыдущих миссий наблюдались некоторые изменения, но те были скорее рябью на воде, чем цунами. Однажды ночью исчезла статуя поэта Рандольфа Генри Падуба[6], много лет простоявшая в центре кольцевой дорожной развязки в Хампстеде, а вместе с ней и все свидетельства ее существования. Как-то зимним утром в западном Лондоне появилась короткая улица, состоявшая ныне из ветхих и пустовавших, но вполне целых георгианских домов рядовой застройки, которые в девятнадцатом веке сровняли с землей ради возведения универмага; тот был уничтожен во время «Блица»[7], а на его месте построили миниатюрный парк. Недоумевающей публике ее возникновение подали как некий концептуальный арт-проект. Впрочем, институту было известно не все: как эти изменения затрагивали не строения из камня и цемента, а неизвестные факты из частных людских жизней? Этот вопрос иногда занимал меня по ночам, когда мне долго не спалось.

— Год дышать креозотом, недоедать всю жизнь… — Том вряд ли доживет до старости, заведет потомство, оставит в этом мире хоть какой-то след, не говоря уже о том, чтобы исказить поле вероятностей и изменить историю, — вот что я имела в виду. Но оказалось, что спокойно произнести это я не могу: от несправедливости я просто вскипела. — И что же я изменила? Его жалкая короткая жизнь прямо-таки обязана быть наполнена страданием?

Лиам отнял руки от лица.

— Рейчел, — пробормотал он. Я ждала продолжения, но сказать ему, видимо, было нечего; он просто разглядывал мое лицо, будто искал в нем что-то.

— Ну чего? Ты же мог меня остановить. Ты ведь мужчина в доме; ты распоряжаешься деньгами, ты мог бы отменить мое распоряжение. Дженкс пришел бы в восторг. Так почему ты не помешал мне? Это и твоя вина.

Он молчал.

— Не притворяйся, что ты ни при чем.

— Рейчел, — повторил он, и на сей раз это прозвучало так, будто мое собственное имя было ласковым прозвищем, — у меня побежали мурашки.