Проект "Лузер"

Голыми ногами она коснулась паркета и, обернувшись к нему, улыбнулась: «Ой, как холодно!». Неодетая, высокая, красивая, она через всю комнату прошла к письменному столу, наклонилась над ящиком, достала оттуда большой тяжелый револьвер и, обернувшись, выстрелила Распутину в голову. Выстрел в закрытом помещении прозвучал оглушительно громко. От отдачи у нее сразу же занемело предплечье, но это было и не важно. Пуля вошла ему ровно в середину лба. Умер Распутин, даже не успев сменить позу. Входное отверстие во лбу было совсем маленьким, зато выходное, в затылке, оказалось такого размера, что туда можно было просунуть кулак. Пуля вынесла всю заднюю стенку черепа, забрызгав чем-то черным подушку и обои на стене.

Она подошла поближе, с ногами влезла на диван и сверху вниз посмотрела на тело. Теперь оно казалось жалким и каким-то нелепо скрюченным. Хотя всего десять секунд назад… всего десять секунд назад…

— Уд тебе, говоришь, полизать?

Ногой откинув одеяло, она взвела курок револьвера и выпустила пулю ровнехонько Распутину в пах. Мертвое тело дернулось. А потом она взвела курок еще раз и выпустила еще одну пулю. И, может быть, она еще долго стояла и расстреливала то, что ненавидела в этом мире больше всего, если бы из-за занавеса в дальнем конце комнаты не выскочили несколько мужчин и не оттащили бы ее от тела. Граф Феликс, лысый Пуришкевич, кто-то еще в мундире и кожаных перчатках, а главное ее муж… ее Василий…

(тот, ради которого она на все это и решилась)

— Все, родная! Все! Успокойся! Все кончилось! Отдай пистолет, теперь уже совсем-совсем все!

Дальше она почти ничего не помнила — лишь отдельные кадры. Вот Пуришкевич, срываясь на крик, трясет ее, держа за голые плечи:

— Бумага! Варвара Николаевна! Вы узнали, где бумага?

— У него в шубе.

— Все! Уносим, уносим!

Вот мужчины, подхватив труп Распутина за ноги, выволокли его на улицу. Простреленная голова (полголовы, без затылочной части) волочится по полу, оставляя на паркете и коврах жирный след. Рот безвольно раскрыт, борода выпачкана кремом от эклеров. Во дворе их уже ждет подвода. Тело, раскачав, швыряют внутрь, и кто-то из мужчин машет рукой:

— Гони! Гони!

Кучер стегает лошадей, подвода уносится по набережной. Никто не обратил внимания на то, что из-под рубахи мертвого Распутина на брусчатку вывалился завернутый в газету сверток. На снегу он был виден довольно отчетливо, но все они слишком торопились, слишком боялись, что не успеют до обозначенного времени, и никто не посмотрел себе под ноги, так что сверток так и остался лежать на свежем, совсем белом снегу.

Вернувшись в юсуповский подвал, они несколько раз обшарили карманы шубы, в которой пришел Распутин. И не нашли бумаги. Они прощупали даже ее подкладку, но бумаги все равно не было. Расширившимися от ужаса глазами они смотрели друг на друга и не могли поверить, что изменить ничего уже нельзя. Распутин мертв, тело увезено, а бумаги нет.

(бумаги нет!)

Они стояли над столом: лысый приземистый Пуришкевич, тощий граф Феликс со своей вечной папиросой в мундштуке и она, так и не успевшая одеться… — голая, в одних туфлях и с дурацкими красными бусами, намотанными вокруг шеи.

Потом Пуришкевич в отчаянии сел на тахту, где только что лежал Распутин.

— Что вы наделали, граф? Бумаги нет. Что теперь будет? Что теперь будет со страной?

Секунду помолчав, он добавил:

— А главное, что теперь будет со всеми нами?

3

Завернутый в газету сверток пролежал на снегу почти до самого утра. Не то в Петрограде было время, чтобы ночью по набережным бродило много народу. Зато утром, едва стало рассветать, на сверток наткнулся молодой православный священник. Розовощекий и с реденькой светлой бородкой.

Сперва он не собирался наклоняться и поднимать бумаги. Мало ли, что может валяться на брусчатке посреди набережной? Но, уже почти пройдя мимо, все же остановился, поднял сверток, развязал шелковую розовую ленту, достал из вороха газет ту единственную бумагу, которая лежала внутри. И прочитав первые несколько строчек, чуть не выронил ее из ослабевших пальцев.

Священники редко свистят от удивления. Но этот присвистнул:

— Ничего себе!

Он огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Ну просто ни единой живой души. О том, что старец Григорий Ефимович Распутин таинственным образом исчез, газеты напишут только к вечеру, а само тело отыщут в проруби и еще позже. Так что пока молодой священник просто стоял посреди набережной и беспомощно озирался. Желтые фасады домов, невысокие сугробы… в руках бумага, на которой написано то, чего не может быть.

Он облизал мгновенно пересохшие губы. Потом все-таки решился, сунул газетный сверток за пазуху и зашагал дальше. Вообще-то утром ему предстояло служить у себя на подворье, но теперь (прекрасно понимал он) утреню придется, наверное, отменить. Потому что с этими бумагами придется что-то делать. Куда-то, наверное, ехать, что-то кому-то объяснять… Он не знал, что будет говорить, но в том, что теперь все изменится, нисколько не сомневался.