Шустрый сорвался с места. Ей богу, он кличку свою отрабатывает!
— Я конечно не спец, — почмокал языком старый, — можно сказать совсем не спец, но по характеру ран и глубине проникновения могу сказать следующее. Когти весьма острые, тонкие и загнутые. Похоже на кошачьи. Но такого размера кошки сроду не видел, ни до войны, ни после… Хотя конечно мутанты встречались…
— Дед, — спросил Шустрый, протягивая листья подорожника, — а кто с кем воевал тогда?
Хаймович нахмурился.
— Люди воевали против себя, против своих родных и близких, против своего дома, против самой жизни на Земле.
— Они что? — покрутил пальцем у виска Сережка.
— Вот и я так думаю, — кивнул Хаймович.
— Ты знаешь, Хаймович, ты, наверное, прав насчет кошки. Он когда меня подцепил, потом лапу облизал и вроде как умылся. Я еще заприметил, вроде как движение знакомое.
— Ну, допустим кошка… Но смущает меня Максим это отсутствие следов. Такое существо весит не мало. Торков давно кто-то крошит на винегрет. А следов нет…
— Понимаешь, — я замялся подбирая слова, — Он вроде как не живой… Он не ходит а словно скользит по воздуху, причем разом. Только его не было и он уже здесь, даже воздух не колыхнется.
— Хорошее дело, — присвистнул Миша, — с такими когтями покойнички летают.
— Он не летает. Он просто есть и нет… не знаю, как объяснить.
Хаймович кашлянул.
— Я кажется, догадываюсь как. В прошлом веке был такой термин — телепортация. Мгновенное перемещение в пространстве.
— И ещё… — решился выдать я, — Он не твердый, он вроде как туман, твердой становится та часть тела, которая ему нужна, лапа например.
— Интересно, — задумчиво сказал Миша, — а когда по нужде, он какую часть тела лепит?
— Да не ходит он по нужде, — психанул я, чувствуя, что моим словам не верят, — Он не ест никого, он охотится из инстинкта, из чистого удовольствия.
— Точно кот, — кивнул Косой, — Молодой кот, который мышей ловить учится.
— В твоих словах Федор есть здравый смысл, — сказал Хаймович, подняв указательный палец к верху. На языке жестов Хаймовича это означало высшее одобрение.
— Относительно породы мы определились, но природа данного существа весьма загадочна.
И разгадку думаю можно найти в известном нам месте… Хотя может быть я ошибаюсь.
Хаймович теребил мочку уха.
Они шли, освещая себе путь факелами. Толкая перед собой самодельные тележки с хворостом и старой рухлядью. Несли автомобильные покрышки, куски толи, смолы. Две большие облезлые канистры хлюпали при ходьбе. Солярка, не иначе. Где-то неподалеку выли собаки, перекликаясь разными голосами. Факелы коптили и шипели от мелких капель моросящего дождя. И лица блестели от капель в свете факелов, и тени блуждали на лицах, придавая им зловещее выражение. Они шли убивать. Нас убивать. Вот брошены первые связки хвороста под гостевое окно. Канистры плюхают содержимое, следом летят факелы, смола, автомобильные покрышки. Мы просыпаемся от удушливого вонючего дыма. Хватаем автоматы и палим ничего, не видя и не соображая прямо в пламя костра. Хаймович кричит, что надо уходить. Я поднимаюсь по лестнице, распахиваю дверь и получаю заряд дроби в грудь. Бах! Бах! Бах! Пять выстрелов сливаются в один. Пятеро стрелков сидят перед дверью с ружьями, и встречают меня залпом из пяти стволов. Грудь обжигает нестерпимый зуд и боль, и я падаю раздирая руками кровавые лохмотья на груди. Свет меркнет в моих глазах. И погружаясь во тьму, я успеваю удивиться тому, что я умер. Стоп! Говорю я сам себе. Это нельзя допустить! И я просыпаюсь в холодном поту и бужу всех.
— Подъем Хаймович! Косой! Ангел! Подъем! Нас убивать идут!