— Я охотник! — вспылил Руслан. Уши и щёки его пылали как угольки в костре.
— Охотник ты на чужих баб заглядываться. Ну не приглянулся ты ей, так что теперь бобылем век прожить? Охотников у нас почитай каждый. Кожемяк двое. Кузнец один, но у него сын есть. А я гончар один! И каждый горшок и крынка в общине моими руками сделаны. Вот помру я, все горшки побьете. Кто их делать будет? Так, что дело твое немедля жениться на Насте Николая дочке и состряпать мне замену. Вот иди и без нее не возвращайся. Или женись, или иди в лес к ворлокам жить! Время тебе на раздумье до завтрашнего утра!
— А…?
— Я всё сказал, — рявкнул на Руслана староста и хлопнул ладонью по столу, давая понять, что разговор окончен, дубовый стол загудел и зашатался.
Руслан с красным лицом опрометью кинулся в двери и выскочил из избы как ужаленный.
Дверь взвыла от грубого обращения и захлопнулась. И Руслан уже не видел разительных перемен в облике старца…
Михаил Александров сын расплылся в улыбке. Он давно ломал голову, как пристроить засидевшуюся в девках Настю и приблизить к себе смышленого и способного к грамоте Руслана. Но все повода не было, а теперь он был. Староста причесал и разгладил пальцами бороду. Он не сомневался, что завтра по утру, община будет гулять свадьбу.
Надо к бортнику наведаться, как там у нас с медовухой, подумал он. Не теряя время попусту, староста, любивший предвосхищать события, отправился в путь. Кивнув своей хозяйке, что отправился по делам, он направился к пасеке. Бортник Семен жил на окраине деревни, у большой поляны с густым разнотравьем. Одуревающий запах цветущих растений теплым ветерком дыхнуло навстречу. Михаил поднял глаза к восходящему красному солнцу. День будет жаркий, подумал он, отгоняя назойливую мошкару сорванной веточкой. Семен сидел на земле, оперевшись спиной на улей и прикрыв глаза. Пчелы сновали мимо него туда — сюда, казалось и не замечая его присутствия. Некоторые все же садились на него и ползали по голой груди с вьющимися кучерявыми волосами. И не одна же не укусит, с завистью подумал староста. Семен пребывал в своем извечном состоянии, то ли после вчерашнего, то ли уже после сегодняшнего. Сам Семен относился к своей жизни философски. Он утверждал, что его хмельным мама родила. Уговоры и запреты на него не действовали. Меда в общине было с избытком и даже больше. Вот это больше Семен на изготовление хмельного напитка и использовал. Староста сам ему под это дело больших крынок налепил. А теперь иногда в этом раскаивался и все грозился часть горшков перебить. Но на свои изделия, рука не поднималась.
— Эх, Семен, Семен, — с укоризной начал староста, — опять напился до одури!
— Дури у меня хватает своей, а водку я пью для запаха, — изрек Семен, приоткрыв левый глаз.
— Чтобы пчелы не кусали, — пояснил Семен, — они меня за своего держат.
— Я вот, что пришел, — приступил к делу Михаил Александров сын, — как у нас с запасами хмельного?
— Полно. А что? — Оживился бортник и попытался встать. Но встать у него не получилось.
И он уставшее махнул рукой в сторону погреба.
— Сходи сам, утомился я.
Староста покачал головой и, ничего не ответив, пошел к погребу, где в прохладе стояли душистые ароматные крынки с хмельным медом. У избы жена Семена, Марфа стирала детские портки в большой долбленой лохани. И когда он детей делает, если не просыхает? Пьет ведь так, что ни одним членом пошевелить не может. Или все-таки может? Дивились в деревне. Но дети рождались нормальные, здоровые, и все как один походили на кузнеца Гришку.