Проект Повелитель

По мере того как земля скрывала останки, сырыми комьями гулко падала вниз, я лихорадочно соображал, как быть дальше. Как бы я повел себя с Дюбелем, переметнись он на мою сторону? Принять его помощь в борьбе против Джокера – я бы принял. Но положится на него, дружить, да и, положа руку на сердце, просто существовать бок о бок, я бы не смог. В голове не укладывалось. Отказаться же от помощи стаи было глупо. С такой-то охраной дойти до объекта № 7844 – что по проспекту днем прогуляться. Без шума и пыли. Легкая прогулка, не более. Но все же я к ней был не готов. Как вести себя с ними? Быть постоянно настороже, на нервах? Положение вожака шаткое и валкое. Охрана в мгновение ока может превратиться во врагов. И тогда нас просто порвут. Тем паче фраза вожака про то, что мы враги изначально, давала повод реально задуматься. Когда последний ком земли упал на свежую могилку, и Хаймович деловито обстукал ее лопатой, придавая форму, я всё решил. Со стаей надо поговорить по душам, во-первых, выяснить, чего это они людей не любят, а во-вторых, отобрать пятерку самцов для охраны и взять с собой. Незачем всю стаю тащить.

Косой подал деду сбитый из двух штакетин крест, и Хаймович водрузил его на могилку. Мы сняли кепки. Мелко моросил дождь. По короткостриженому ежику Сережки капли стекали на лоб, пробирались через редкие брови и сливались с крупными и солеными слезами, катившимися из глаз. Страшно он плакал. Лицо мертвое и неподвижное, только боль в глазах. Хаймович, мельком взглянув на мальчишку, взял его ладонью за затылок и привлек к себе. Надо же, Шустрый, оказывается, любил Мишку Ангела? А тот его всегда подковыривал. Странная штука – любовь. Казалось бы, не за что ему Ангела любить, вздорный был малый, ядовитый, как самоходка. Ан нет, жалеет его, плачет. А я плакать давно разучился. И вряд ли буду. Хотя вру, буду. Не дай бог, конечно, но если что с Розой случится, или со старым, или там с Косым что. А по другому поводу вряд ли буду плакать.

Постояли мы молча у могилы. Говорить никто не хотел. Да и нечего тут говорить, всё и так понятно. Только дед обронил пару слов:

– Прости им, Господи, прегрешения, пусть земля им будет пухом, царствие им небесное. Аминь.

Мы развернулись уходить, отряхивая штанины от земли. Я шепнул, наклонившись к Хаймовичу: «Подождите меня в доме. Мне со стаей поговорить надо». Дед чуть заметно кивнул, и я направился за ближайшие кусты смородины, где, высунув языки, лежали двое приближенных к моей персоне кобелей. Псы чувствовали свою вину, поэтому от греха подальше залегли в кустах. Оно и правильно. Косой полоснул бы по ним из автомата не задумываясь, попадись они под горячую руку.

– Ну что, гаврики? – обратился я к лохматым вслух и присел на корточки, заглядывая в глаза. Корноухий, с большими карими глазами, взгляд не отвел, но всё же косился на товарища, лежащего сбоку. С ним, пожалуй, и поговорю.

– Почему люди вам враги?

– Р-р-р!

– Ты не рыкай! Объясняй внятно.

Недовольное ворчание. И тут в разговор вступил другой, с коротким хвостом:

– Люди МЫ! Мы – настоящие свободные люди!

– Вот как? А мы кто?

– Вы рабы своих нелепых законов, своего облика…

– А вы нет?

– Нет. Мы давно выбрали свободу и независимы…

– От чего независимы? Разве вы так же. как люди, не заботитесь о своем потомстве и самках? Не кормите, не учите?

– …р-р-р… Мы сами выбрали свой облик. Он лучше, – тут невнятно, но я понял как более приспособленный, – для жизни.

– Ха! Только сказки мне не надо рассказывать! Ты такой, каким тебя мама родила, и другим тебе не быть.

Я сознательно провоцировал короткохвостого, ожидая реакции. И она последовала. На моих глазах его стало корежить. Облик поплыл, и передо мной предстал голый мужик, заросший и нечесаный. Чего-то подобного я и ожидал. Вот это аргумент! Аргумент у него тоже был порядочных размеров.

– Мы – люди истинные! – рявкнул он и неуклюже стукнул себя кулаком в грудь. – И мы свободны от ненужных т-р-ряпок, жилищ, ор-р-удий! – покосился он на мой «калаш» за плечом.

– Ваше дело. А людей-то за что не любите?

По виду его было понятно, как ему неуютно в нынешнем облике, он стоял полусогнутый и все порывался встать на четвереньки. И смотрел на меня, ожидая моей реакции: мол, достаточно ли для демонстрации. Нет уж, голубчик, не дождешься, пока всё не скажешь!