Проект «Сколково. Хронотуризм». Сталинский сокол

„Спой, светик, не стыдись! Шейка, глазки и прочие перышки у тебя так себе, зато голосок имеется, чего уж тут скрывать“, – диагноз, поставленный Марине доцентом Серафимой Игнатьевной в прошлом году, никто пока не отменил. Действительно, что тут скрывать: слух есть, голос тоже, но мать всегда считала, что отвлекаться на развитие этих способностей будущему профессору непозволительно. Поэтому способности развивались сами по себе, иногда проявляли себя и с их присутствием приходилось считаться.

– Готова, – уверенно заявила Марина, – любую песню, на ваш выбор.

Выпитое бурлило в крови, шальная храбрость захлестывала, и океан был бы ей сейчас по колено. Она расправила плечи и тряхнула волосами. Певец медленно обернулся, осмотрел выскочку с головы до ног и подошел к роялю. Марина обошла инструмент и остановилась с другой стороны. Она слышала, как за ее спиной перешептываются музыканты, но не оборачивалась, а смотрела только на Утесова.

– Пой! – заорали из зала. – Пой, раз пришла!

Кто-то захлопал в ладоши, кто-то пронзительно свистнул. Стахановцы обоих сортов требовали зрелища, а маэстро чувствовал настроение публики и понимал, что надо поторапливаться.

– Внимание! – объявил он. – Прошу внимания! Сейчас мы с Мариночкой исполним для вас замечательную песню. Какую? Выбирайте, мне все равно, – прошептал он, вполоборота повернувшись к Марине.

– Какую хотите! – выкрикнула она. – Мне тоже все равно! Начинайте!

В зале заметили замешательство на сцене и наперебой предлагали свои варианты. Утесов вытянул шею и приложил растопыренную ладонь к уху, делая вид, что внимательно прислушивается к пожеланиям. Потом выпрямился и отступил назад, к роялю, хлопнул ладонью по его белому боку и скомандовал:

– „У самовара“! Поехали! Притворитесь, что вы музыканты, а не просто ударные! – крикнул он оркестру и взмахнул свободной рукой. Марина положила руку на крышку инструмента, принялась постукивать пальцами по гладкому дереву. „Раз, два, три“, – считала она про себя, пока звучал проигрыш: сначала одинокой трубы, потом усиленный еще парочкой духовых. Затем вступил саксофон, следом за ним – скрипка. Марина продолжала барабанить пальцами по крышке рояля, но, перехватив укоризненный взгляд певца, отдернула руку и вышла к краю сцены, набрала в грудь воздуха и посмотрела на потолок из цветного стекла. Мозаику было почти не различить среди клубов дыма, Марина засмотрелась на геометрический узор и едва не пропустила вступление. Но собралась, подхватила куплет со второй фразы и довела его до конца.

– Маша чай мне наливает, – вывела она и обернулась к роялю.

– И взор ее так много обещает, – Утесов подмигнул ей и шагнул вперед. Куплет закончили вместе, только певец обращался к публике, а Марина – к пальме за спинами подпевавших им стахановцев.

Вступили ударные, Утесов снова взял Марину за руку и заставил отойти к роялю. Она подобрала длинный подол платья и едва не упала, оступившись на высоких каблуках.

Проигрыш закончился, и на этот раз она успела первой, сама вцепилась в руку маэстро и, покачиваясь, как березка под ветром, в одиночку пропела второй куплет, в точности повторявший первый. Но аудитории на это было наплевать, она пела вместе с дуэтом, и Марине показалось, что в толпе она видит Алексея. Но толком рассмотреть ничего не успела, Утесов рывком развернул ее к себе, обнял за талию и закружил по сцене. Марина едва успела свободной рукой подхватить юбку, еще немного, и ее бы постигла судьба брошенного в примерочной ЦУМа платья в мелкий цветочек. Неловкое движение вызвало у зрителей бурю эмоций, кто-то орал, кто-то хлопал, кто-то свистел. А ответственные товарищи за отдельным столиком перестали жевать и уставились на сцену. Накидка летала над плечами в такт движениям, волосы давно растрепались, и Марина не видела ничего, кроме мелькания огней люстры и светильников на стенах. Пол словно сам кружился под ногами, и, к счастью, оказался ровным, а партнер – внимательным и бдительным. Он остановился, дождался, когда Марина упадет ему в объятия, и, глядя на нее, запел последний куплет.

– У самовара я и моя Маша, вприкуску чай пить будем до утра! – пропели они, глядя друг на друга.

Наконец музыка оборвалась, пианист последний раз ударил по клавишам, взмахнул руками и отшатнулся назад. Впрочем, заключительных аккордов все равно никто не слышал, к сцене со всех концов зала бежали стахановцы, а спокойные ребятки в одинаковых светлых костюмах повскакали с мест. Но жизнь товарищей наркомов была в полной безопасности, они никого не интересовали, поклонники и поклонницы маэстро пробегали мимо. Утесов, крепко держа Марину за руку, подвел ее к краю сцены. И они долго раскланивались перед восторженной аудиторией. Уйти было невозможно, ее бы просто не отпустили. Марина приподнималась на цыпочки и пыталась высмотреть в толпе Алексея. Но видела только пьяные радостные лица и качавшую ветками пальму, а рядом с ней было пусто.

– Надо спеть еще что-нибудь, – перекрывая шум, прокричал Марине на ухо Утесов, – хотя бы одну песню! Или нам будет плохо!