Я вставила ключ в замочную скважину. Дверь была уже отперта. Мы с Каролиной пошли по трейлеру медленно, осторожно – так, будто ходили по кладбищу. Дойдя до самого конца, я не остановилась – зашла в ванную комнату, резко отдернула там занавеску, стараясь заглянуть в каждый уголок, все обыскать. Я открыла и закрыла пластиковые шкафчики, словно мама могла уменьшить себя и спрятаться внутри. Меня охватила дикая паника, подобная той, какую испытывает родитель, потерявший ребенка в людном месте, – вот только ребенком была я, а исчезла моя мама.
Телефонные звонки оглушали.
– Окружной коронер, – рявкнул он.
– Э-э, здрасьте, – произнесла я в трубку. – Я получила… м-м-м… вашу записку.
Я изо всех сил старалась говорить сдержанно и надеялась на миллион самых разных возможных сценариев. Вдруг «без признаков жизни» – так второпях сказал звонивший мне врач – означало, что моя мама упала и ударилась головой. Или потеряла сознание из-за боли в ногах. А может, ее так быстро увезли на скорой, что никто из докторов не смог задержаться, а коронер заглянул на всякий случай. Да мало ли что. Вдруг он просто по доброте душевной оставил мне свой номер, чтобы я могла позвонить ему и узнать, где она. Добрый самаритянин! Прекрасный человек. К тому же, если бы они нашли тело, меня, наверное, пригласили бы сперва на опознание, прежде чем ее увозить?
Коронер ответил. Не утруждая себя любезностями, он пробурчал ровным официальным тоном:
– В какое похоронное бюро нам следует отправить тело умершей?
Тишина.
– Мэм?
Его слова меня ошеломили. Я стояла, смотрела на Каролину и не могла издать ни звука.
– Вам не сообщили? – произнес он, будто мы говорили о какой-нибудь служебной записке, которую я пропустила. И, наверное, в каком-то смысле так оно и было.
– Я не знала… Я только… Я не знаю… О-о-о…
– Соболезную вашей утрате, мэм.
Почему-то я зациклилась на слове «мэм». Оно меня взбесило. «Разве он не знает, что я еще ребенок? Неужели нет какого-то протокола, регулирующего порядок передачи подобных новостей? Уверена, что записка на клейком листочке и разговор “на отвали” по телефону не соответствовали протоколу».
Впервые в жизни я усомнилась в авторитете другого человека.
– В настоящий момент нам необходимо узнать, куда отправить тело умершей, – повторил он. Как будто часики тикали, и он пытался меня поторопить. – Многие планируют такого рода вещи заранее, – добавил он (о-как-заботливо).
Когда я сказала ему, что ничего не понимаю – я что, должна была обратиться в похоронное бюро, даже если не планировала похороны? – он с раздражением вздохнул, подобно тому, как вздыхает кассир в супермаркете, когда сканер не считывает код с банки зеленого горошка. И сообщил, что по закону не может рекомендовать мне какие-либо бюро – ему положено соблюдать нейтральную позицию, – а потом предложил перезвонить, когда у меня появится ответ на его вопрос.
В тот день я узнала, что «без признаков жизни» – это эвфемизм, заменяющий слово «мертвый», а коронеры не приезжают на вызовы просто так.
Телефон звонил в похоронном бюро Питера Сэвиджа, а я никак не могла придумать, как сформулировать свой вопрос. Я не была уверена, что могу просто
К счастью для меня – то ли от жалости, то ли от жадности, то ли из чувства долга, – в похоронном бюро Питера Сэвиджа мне сразу же предложили к ним приехать.
Приятная пожилая пара управляла этой конторой. Они встретили меня, налили стакан воды. Каролина говорит, что я была настроена решительно и ничего не хотела – «никаких похорон, только кремация». По ее словам, им такое решение показалось странным, но я не удивлена. Хотя ничего не помню.
В памяти осталось другое: когда пришло время выбрать урну для праха, мне вручили нечто напоминающее каталог магазина JCPenney, но только с товарами для смерти, а не для жизни.
– Нет, спасибо, – ответила я. – Меня устроит любой сосуд.
– Разумеется, мы сумеем что-то подобрать, – настаивали они.
Я оставалась непреклонной. Я не была готова принимать подобные решения. Мое замешательство усугубляли финансовые сложности, спровоцированные всей этой ситуацией.
– Мы помним, как умер ваш отец, – мягко сообщили они.
Я навострила уши.
– Вы им тоже занимались? – спросила я, снова не зная, как говорить о смерти.
– Да, мы сделали все необходимое.