Проект "Вавилон"

В пещере раздался пронзительный крик. В считанные секунды пастух выбежал наружу. Его глаза были широко раскрыты, руки крепко сжимали голову. Он в бешенстве рвал на себе волосы и расцарапал ногтями кожу головы до такой степени, что кровь ручьями стекала по лицу. Потом пастух сорвался с крутого обрыва и, пытаясь ухватиться за камни, откалывал, падая, своим телом куски горной породы. На некоторое время это притормаживало его, но уже спустя пару секунд он снова несся в пропасть вместе с камнями и обломками до тех пор, пока наконец не остановился вместе с этой лавиной из глины и камней на плоской поверхности. Одежда Жака была изодрана в клочья, из многочисленных ран сочилась кровь, одна рука была сломана, осколки ребра впились в легкое, и все лицо было залито кровью из рваной раны на голове. Но, несмотря на все это, Жак не остановился ни на секунду. С безумным воем он поднялся и, спотыкаясь, пошел в лес на дрожащих ногах.

Глава 2

21 апреля, Музей этнографии, Гамбург.

Питер Лавелл сидел в своем кабинете и правил план расстановки экспонатов, выбранных для предстоящей специализированной выставки «5000 лет письменности». Профессор дополнял экспозицию некоторыми египетскими досками, которые совершенно определенно находились в запасниках. Эти образцы однозначно говорили об особенностях иероглифов, если использовать оптику, или прочитать их задом наперед, или поместить в необычном порядке. Конечно, каталожные номера профессор не знал наизусть, но он делал пометки на листе и небольшие, достаточно подробные наброски. Вдруг в дверь постучали.

В комнату вошел Карстен Томмас. Этому молодому человеку было около тридцати. Он приехал в Гамбург всего два года назад, но еще со студенческих лет увлекался статьями и лекциями профессора Лавелла. Сразу после учебы в Марбурге он отправился на несколько лет на полевые работы в Эфиопию и Турцию, после чего перебрался в университет, чтобы быть как можно ближе к профессору. С этой же целью он стал членом ученого совета музея. Профессор Лавелл поражал Карстена не только своим широким кругозором, но и пониманием взаимосвязанности всего происходящего, что специалисты подобного уровня демонстрируют не так часто. Вместе с тем ему пришлось смириться и с некоторой замкнутостью профессора, и с его циничным взглядом на многие вещи, что проявлялось не только на лекциях, но и в дискуссиях и даже частных беседах. Эта характерная черта Лавелла зачастую настраивала окружающих против него, а его подчас слишком смелые тезисы провоцировали критические замечания ученых коллег. Но юный историк и антрополог не раз замечал, что коренной англичанин Лавелл, которого даже самая жесткая критика не выводила из равновесия, в конце концов оказывался прав. Даже если некоторые предположения сперва казались дерзкими или невозможными, после рассмотрения вопроса с другой точки зрения от негативного отношения оппонентов не оставалось и следа. А если кто-нибудь из них и продолжал злиться, то только от обиды, потому что сам не смог додуматься до такой очевидной вещи.

Лавелл был высоким мужчиной за пятьдесят, всегда безупречно одет, выбрит и с маникюром. Его движения были плавными, выверенными, а лицо и в особенности глаза свидетельствовали об очень высоком интеллекте. Казалось, что если хорошенько прислушаться, то можно даже услышать звук, с каким профессор переводил взгляд на новый предмет. И тогда в уголках глаз собирались морщинки, а высоко поднятые брови или легкая усмешка свидетельствовали о том, что Лавелл бодр и готов к работе.

— Доброе утро, Карстен. Как Лондон?

Карстен вошел в комнату со стопкой бумаг, кое-какими документами и запечатанными письмами в руках. Он подошел ближе и сел на деревянный стул, обтянутый оранжевой тканью. Это был единственный стул в музее, который всегда стоял свободным от бумаг и папок в ожидании очередного посетителя. Но кабинет Питера Лавелла был образцом порядка не только в этом. Хотя старый стул для посетителей казался совсем неуместным в кабинете профессора, каким-то удивительным образом он до сих пор не очутился на помойке. Даже когда стул начинал угрожающе скрипеть, то все равно казался надежным, а его ретро-шарм очень подходил его владельцу — противнику технического прогресса.

— Доброе утро, Питер. Лондон стоит на месте, лондонцы чопорные — в общем, все как обычно. А вот лекция доктора Арнхерст была очень интересной. Я захватил материалы.

— А, госпожа Арнхерст, это же геолог из Мексики, да? — Питер отклонился назад и надел очки в позолоченной оправе. — Любопытно, как же она преподнесла уважаемым коллегам истинный возраст фундаментов в долине Тлаколула?[4]

Лавелл улыбнулся при мысли о том, что кое-кто из ученого мира наверняка оказался в дураках из-за ее чересчур часто публикуемых статей для национального географического общества.

— Очень уверенно. Она была во всеоружии, и ее исследования, равно как и доводы, были совершенно неуязвимы.

— Надеюсь, она не сдастся слишком рано. Ее работа безупречна, а рвение заслуживает восхищения.