Проездом

В парке по обеим сторонам мраморной «ДОСКИ ПОЧЕТА» стояли фанерные щиты с цифрами и рисунками, и над ними — лозунг, составленный из отдельных букв: «ПРЕВРАТИМ К КОНЦУ СЕМИЛЕТКИ ЮЖНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ В БЛАГОУСТРОЕННЫЙ КУРОРТ». Эта часть парка называлась «УГОЛКОМ ТРУДОВОЙ СЛАВЫ». Перед доской почета гид разъяснял экскурсии значение цифр. Отдельные слова чужого языка звучали почти по-русски. Перед ним толпилось человек десять с блокнотами, а остальные экскурсанты разбрелись по аллеям, сидели в тени на скамейках и щелкали фотоаппаратами.

На сцене летнего лектория бегали дети. Они играли в гуси-лебеди и звонко кричали:

— Га-га-га!

— Есть хотите?

— Да, да, да!

Девушка-иностранка, коротконогая и широкоплечая, из тех, кто, потеряв надежду приобрести мужа, очень хочет иметь детей, жужжала кинокамерой и о чем-то просила воспитательницу в белом халате. Та кивала головой и кричала какой-то девочке:

— Маша, лови его, лови!

На улице стоял автобус «Интурист». Шофер спал на сиденье, запрокинув голову и свесив на улицу ногу. В открытых дверях под вывеской «Дiтяча iдальня» стояли спинками к тротуару два стула. Дмитрий Сергеевич не поленился перейти мостовую. Он заглянул через стулья. Девушка в белом переднике и белой наколке на голове щеткой подметала пол.

— Дайте помещение убрать. И вообще столовая детская, — сказала она.

— Все мы дети, — ответил Дмитрий Сергеевич.

— Тогда приходите с мамой, — сказала девушка.

Она говорила нарочито неприветливо, но почему-то подошла к двери. Дмитрий Сергеевич рассмеялся и пошел по улице. А девушка оперлась коленом о стул и выглянула ему вслед.

Он вышел на улицу между парком и санаторием. На этой улице всегда чистили обувь. Только раньше чистильщики сидели со своими сундучками под открытым небом, а теперь вдоль тротуара стояли застекленные киоски. Киоски были закрыты. Лишь у одного сидел старик в белой майке и соломенном бриле. Кожа на длинных и жилистых руках старика, на спине и груди поблескивала, как пергамент. Он сидел на низеньком стульчике на тротуаре и выбивал щетками о сундучок сухую короткую дробь. Дмитрий Сергеевич стоял и ждал, когда он выкрикнет: «Чистим, блистим!» Но старик выстукивал короткую дробь и молчал. Среди чистильщиков хорошо знали Гришу-грека, или Гришу-банабака. По национальности он был полугрек-полуеврей, но сам себя считал греком. Короткие удары его щеток и хрипловатый крик: «Чистим, блистим!» — наполняли улицу и были слышны в парке и на набережной. Кеда спадала дневная жара, его жена-гречанка приносила обед. Она была красивая. Она сидела на низенькой скамеечке, и пока она сидела, у Гриши-банабака не было отбоя от клиентов. Когда сорокалетнего Гришу спрашивали, как ему удалось жениться на такой красавице, Гриша отвечал: «В детстве я дальше всех писал». Он говорил это в присутствии жены. Все смеялись, и она тоже. Она хохотала громче всех, потому что у нее были белые зубы, черно-синие глазе, и она была очень счастливой и очень глупой.

Пока Дмитрий Сергеевич шел к высокому стулу — стул тоже стоял на тротуаре, — старик смотрел на его пыльные туфли. Он выбил короткую дробь и сложил щетки. Когда Дмитрий Сергеевич сел, старик смахнул щеткой пыль с туфель.

— При белых брюках черный крем не пойдет. Положим бесцветный, — самому себе сказал он.

— Работай, Гриша, как знаешь.

Старик молчал и работал. Под его грязной майкой двигались лопатки. Он стукнул углом щетки по сундучку, и Дмитрий Сергеевич переменил ногу.

— Так, Гриша-грек, так… Не признаешься? — сказал он.

Старик на секунду поднял глаза с пожелтевшими от возраста зрачками.

— Какой грек? При чем тут грек? — сказал он.

На груди старика проступала блеклая татуировка: «Года идут, а счастья нет». Дмитрий Сергеевич ее не помнил. Такие вещи он хорошо запоминал. Значит, у Гриши-грека татуировки не было.

— Греки живут в Греции и на острове Кипр. Но на острове Кипр они называются киприотами, — сказал старик. Он стукнул щеткой, и Дмитрий Сергеевич переменил ногу.

Старик работал, и кожа, натянутая на позвонках, потрескивала, как пергамент.

— Может быть, ошибся. Я знал до войны одного грека, он тоже работал чистильщиком, — сказал Дмитрий Сергеевич.

Старик молчал и бархоткой наводил на туфли блеск. Он стукнул ладонью по сундучку, извещая, что работа окончена.

— Меня зовут Гершл. Гершл-еврей, если хотите, — сказал он.

Старик не проявлял любопытства и желания разговаривать. Дмитрий Сергеевич расплатился и, перейдя мостовую, вошел в парк. На улице слышен был дробный и короткий стук щеток.

В этот день торгового моряка в синем пиджаке и белых фланелевых брюках, в черных туфлях и в черной фуражке с белым чехлом видели разные люди в разных частях города.