Профессия – лгунья

— Оля, просыпайся! Надо готовить шоу-тайм к прощальному вечеру, — будила я Ольгу.

С пререканиями, хохотом и спорами мы репетировали танцы с песнями к нашему празднику «Саёнара». К обеду мы выучили два танца, и когда собрались перекусить, зазвонил мой телефон, и на дисплее высветилось имя «Эйчиро».

— Эйчан… Эйчан… — сказала я шёпотом, как будто боялась спугнуть его, — Как хорошо, что ты позвонил, ведь уже послезавтра…

— Я знаю, знаю. Если я неизбежно тебя потеряю, давай хотя бы последние три дня побудем вместе, — сказал он печально и немножко застенчиво. Голос его дрожал.

— Спасибо тебе за всё, Эйчиро.

— Поехали в Ёкогаму? Только не будем ни о чём говорить, хорошо? Просто отдохнём вместе. Я хочу видеть твою прекрасную улыбку. Пусть не будет никакого уныния. Ладно?

Мы приехали в развлекательный парк «Sea paradise». За массивным стеклом в бассейне плескались огромные белые медведи. За стенкой на рукотворном бережке лежали толстые переливающиеся морские львы и котики. Они кричали плаксивыми голосами и смотрели на людей большими печальными глазами. Дальше, за низкой перегородкой, ходили смешные пингвины. Тоненькие и вытянутые, толстенькие и кругленькие, маленькие, большие, с жёлтыми хохолками, с красными щёчками, они были такие разные, что глаза разбегались. Важные, круглогрудые, они, как человечки, в перевалку подходили к перегородке и боком рассматривали нас, как мы — их. Рядом, в огромном зале, в аквариумах с разноцветной подсветкой пестрили бесчисленные невероятно красивые рыбы. Мы встали на эскалатор, и, словно оказавшись в капсуле, поплыли прямо вглубь гигантского аквариума. А вокруг нас, снаружи, сверху, снизу, повсюду сновали разные-разные рыбы такой необыкновенной красоты, что сбивалось дыхание. На верхушке стеклянного грота эскалатор остановился, и все в оцепенении наблюдали за удивительным действом. В аквариум спустился человек в водолазном костюме с большим бидоном. Двигаясь по вертикали, он раскидывал корм. И тысячи рыб, кружа вокруг него единым хороводом, образовали высокий, переливающийся, словно из фольги, смерч.

Мы вышли на улицу и упёрлись взглядом в какую-то вышку метров ста или больше. На самом её верху, на четырёх стульях виднелись люди. И вдруг все четверо, пристёгнутые к стульям, с дикими истошными криками полетели вниз с этой жуткой высоты. Приземлившись, обессилевшие от страха, они не могли пошевелиться. Подошёл человек, и, подняв железное крепление, подал каждому руку, чтобы помочь подняться. Люди, бледные, с блуждающими безумными глазами, шли неуверенными слабыми ногами.

— Ой, Эйчиро! Как страшно! Я тоже, тоже хочу! Пошли! — запрыгала я от радости.

— Нет, это на самом деле очень страшно! — сказал он строго.

— И хорошо! Пошли! — я тащила его за руку.

— Ну, тогда вначале в туалет!

— Да зачем?

— Потому что иначе будет «пссс».

Нас усадили, опустили на плечи железные крепежи, на животе застегнули ремни. Устройство загудело, и мы стали отрываться от земли. Суша стала маленькой, и повсюду простёрлось море, бесконечное, синее, прекрасное. Люди превратились в крошечных муравьишек, бегающих по небольшому куску земли. И всё вокруг было таким великим и удивительным. Зелёные массивы, могучее море, небо в перистых облаках. Только люди теперь казались совсем ничтожными, без толку суетливыми. Подъём прекратился. Напряжение было невыносимым. Я смотрела на наши болтающиеся ноги, и от того, что под ними не было подставки, почему-то, было ещё страшнее.

“One, two, three” — услышали мы и полетели вниз с ускорением, и внутри всё онемело, и вдруг раз! Падение прекратилось. Ничего не изменилось. Мы пролетели не больше десяти метров. Под нами по-прежнему была пропасть. Я взглянула на Эйчиро:

— Я больше не хочу, — сказала я с ужасом нешевелящимися губами.

— Полетели, — ответил он спокойно.

И вдруг с новой силой, с удвоенной скоростью мы стали падать, и земля под нами быстро увеличивалась. И во всём теле, в голове, в висках, в груди, в ногах, в каждой клетке клокотал ужас, мерзкий и липкий. Страх смерти был таким чудовищным и безмерным, что, сжав челюсти, я мысленно прощалась со своей семьёй. Я вытаращила глаза и открыла рот. И слюни у меня ползли вверх по щеке, но я ничего не чувствовала. До земли осталось немного, и я зажмурила глаза, съёжившись. «Тркыты кыты кыты», — тормозило устройство. Подошёл человек, чтобы поднять железные крепежи, но я так вцепилась в них, что Эйчиро пытался, но не мог мне разжать пальцы. Я была обездвижена. Тело тряслось мелкой дрожью.

— Отпусти, — сказал Эйчиро ласково, — Отпускай же!

Я отпустила поручни:

— Эйчан, какая жизнь хрупкая, — сказала я дрожащими губами.

— И хрупкая, и бренная, — сказал он равнодушно, достал платок и вытер мне слюнявую щёку.

— Когда на американских горках катаешься, будто крылья вырастают. Так ведь? А здесь наоборот чувство бескрылости. Я не хочу умирать.

— Никто не хочет умирать.