Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе

…С жильем в Бирмингеме было трудно, и Пайерлсы, незадолго до этого отправившие своих детей в США и чувствовавшие себя довольно одиноко в большом трехэтажном доме, любезно предложили Клаусу Фуксу переехать к ним. Он согласился, заняв ту самую комнату на втором этаже, где до него жил Отто Фриш. Как вспоминала потом леди Пайерлс — Евгения Николаевна Канегиссер, Клаус Фукс оказался очень необременительным и деликатным жильцом. Он отдал ей свою продуктовую карточку и завтракал, обедал и ужинал вместе с ними. Помогал чем мог по дому, а все свое свободное время проводил, как правило, у себя в комнате, которую убирал всегда сам и которую содержал в образцовом порядке. Евгения Николаевна часто подтрунивала над молчаливостью и неразговорчивостью Клауса Фукса, называя его «человеком-автоматом», в который вначале необходимо «бросить» вопрос, а уже только потом «получить» ответ. Преодолевая свою природную несловоохотливость, он рассказывал о своей семье, своих студенческих годах в Германии и недавнем интернировании в Канаде. Хотя он никогда не говорил о том, что является коммунистом, своих левых симпатий не скрывал. В доме Пайерлсов он стал чем-то вроде члена семьи. В теплой, полной любви и взаимного уважения обстановке семьи Пайерлсов он, давно забывший, что такое семейный уют, начал «оттаивать». Оставаясь сдержанным и несколько замкнутым, он в то же время становился все более раскованным, непринужденным и непосредственным. Независимый в суждениях и действиях, привыкший всю жизнь полагаться только на себя и на свои собственные силы, Клаус Фукс, как вспоминала Евгения Николаевна Пайерлс, оказался удивительно непрактичным в жизненном плане. Своему мужу — типичному образчику рассеянного ученого, погруженного в науку и далекого от забот повседневной жизни, она покупала сама все, вплоть до рубашек и костюмов. Очень скоро она начала делать эти покупки на двоих. Клаус Фукс прожил в гостеприимном доме Пайерлсов более полутора лет. Контракт об аренде дома истекал в конце 1942 года, и они, оставшись без детей, решили снять обычную городскую квартиру на одну семью. Фукс, привыкший к Пайерлсам, как к родным, тянул с переездом до последнего и поселился в конце концов неподалеку от их новой квартиры. Новый, 1943 год, вспоминала Евгения Николаевна, они встречали вместе в старом доме. Стол, включая напитки, по меркам военного времени был роскошный. После полуночи, когда все уже было съедено и выпито, ей чисто по-русски взгрустнулось и она начала петь русские песни. Неожиданно она заметила, как Клаус Фукс как-то необычно, по-новому, как никогда прежде, смотрит на нее. Его глаза, как ей показалось, выражали больше, чем восхищение, скорее, юношескую влюбленность, и она, еще не закончив песню, тут же решила про себя, что должна сделать все, чтобы эта влюбленность не переросла в нечто большее. Очень скоро они разъехались, оставаясь при этом друзьями и часто видя друг друга, и хотя Фукс в дальнейшем ни словом, ни намеком не проявлял своих любовных чувств, этот эпизод остался в памяти. Ту новогоднюю ночь в Бирмингеме она вспомнила гораздо позже, уже после его ареста, и тогда ей стало ясно, что это смешанное выражение удивления и восхищения в его взгляде относились не к ней, а к далекой великой стране, частичкой которой она была и с которой он вскоре свяжет свою судьбу…

Вспоминает вдова Клауса Фукса — Грета Кейльсон-Фукс:

«…думала ли я о нем все эти 26 лет до того июньского дня 1959 года, когда встретила его с цветами в аэропорту Шёнефельд? И да и нет. Мне это трудно сейчас объяснить. Моя встреча с ним в Париже была лишь эпизодом, не оставившим значительного следа в моей жизни. Просто приятное воспоминание о встрече с симпатичным, добрым, молчаливым и застенчивым человеком. Но странное дело, когда я иногда, действительно, иногда мимолетно вспоминала его (обычно это ассоциировалось с Парижем), мной овладевало щемящее чувство предчувствия чего-то. В эти мгновения мне начинало казаться, что я обязательно встречу этого человека и что он сыграет какую-то важную роль в моей судьбе. Это были какие-то мимолетные ощущения, которые тут же пропадали, чтобы возникнуть вновь, например, через год или даже позже…»