С цветами на фуражках, с песней на устах; преисполненные веры в свою миссию; с любовью ко всему человечеству, но убежденные, как первые христиане, что стоят за правое дело, они радостно отправляются в пекло сражения. Длинные, обрызганные известью поезда, останавливавшиеся по сторонам, чтобы пропустить нас, или обгонявшие по пути, рассказывали продолжение этой истории.
Высохшие и поблекшие цветы по-прежнему виднелись на солдатских фуражках, испачканных грязью. Во ввалившихся глазах застыли самые ужасные картины ада, какие доводилось видеть живущим. Их губы разучились улыбаться. Тела изранены. Их переполняет горе и боль длинных дней и бесконечных ночей, проведенных в сырых, холодных, грязных окопах. Помимо чудовищных ран, они страдают от холеры, дизентерии, брюшного тифа и глухого кашля, который сотрясает их, как больных туберкулезом в последней стадии.
В амуниции и провианте, похоже, недостатка нет. Длинные вереницы фургонов, груженных орудиями, одеялами, зарядными ящиками, амуницией, тянутся бесконечно. Они повсюду, на рельсах и дорогах. Днем, когда я села в поезд, мы ехали параллельно дороге. Она была сплошь покрыта обозами: я насчитала пятьсот и сдалась. Когда наш поезд наконец изменил направление, я увидела конец (или только часть) этого каравана, извивающийся вдали между двух холмов.
Я заметила, что часы идут. По одному этому можно было заключить, что мы покинули Галицию. В Галиции часы повсюду: на стенах, на столах, на лестницах, на зданиях. В Саноке я даже обнаружила часы у себя под кроватью. Уверена, что местным жителям нравится вид часов. Должно быть, в белом циферблате с двенадцатью римскими цифрами есть что-то особенно завораживающее для них – иначе они бы их не покупали. Потому что ни одни часы в целой Галиции не идут – даже вокзальные.
…Забыла упомянуть, что поезд принца фон Кроя помечен литерой D. Это один из шести составов, которые оснастили и содержат рыцари Мальтийского ордена. Он сохраняет независимость от всех других обществ, и его члены содержат эти поезда.
«У нас такое славное прошлое, – сказал мне принц фон Крой, – что германский император попросил нас учредить отделение нашего общества в Германии».
Среда. – Прошлой ночью в поезде принца фон Кроя умерли трое солдат. Когда-то одна мысль о трех смертях в одном поезде и в одну ночь показалась бы ужасной, но здесь, где смерть повсюду, а мертвые и умирающие – такое же привычное зрелище, как воробьи в Нью-Йорке, человек чувствует безысходность, но не впадает в малодушие. Это как бич, хлещущий весь мир. Перед этой бездной страдания человек стоит немо, без слез, теряя надежду.
Принц фон Крой снова дважды накормил нас отменными блюдами с собственной кухни. Если бы не он, нам пришлось бы питаться одними сухарями. Мы постоянно останавливаемся, однако в таких местах, где невозможно добыть пищи. Маленькие, беленные известью железнодорожные станции, которые попадались на нашем пути, выглядят в самом деле непривлекательно. Ничего нового, сегодняшний день – повторение вчерашнего.
Четверг. – Прошлой ночью я сняла ботинки. Мой правый ботинок скверно себя ведет. Он с дьявольской жестокостью стискивал мою ногу, пока я в отчаянии не разулась совсем. Сегодня утром я умылась. Локомотив служит водопроводным насосом для всего многочисленного населения поезда. Полковник Джон принес мне свой резиновый таз и показал, как снять подушки и установить таз на сиденье. Мыло показалось мне восхитительным.
Мы позавтракали на станции в окружении многочисленных офицеров, с любопытством разглядывавших нас. На завтрак были чай с ромом, белые булочки (первые увиденные мной в Европе) и по два вареных яйца. Из тех, что достались мне, одно оказалось свежим. Иным повезло меньше, иным больше. Прошлой ночью принц фон Крой потерял еще двух солдат, это уже пять из 130.
– Я видел, как солдаты удивительным образом оправлялись от страшных ран, – сказал мне принц фон Крой. – У одного было три огнестрельных раны: одна пуля попала ему в лоб и прошла навылет через затылок. Другая вошла сзади в основание головы и вышла с противоположной стороны через висок. Третья прострелила ему ногу. Когда я зашел проведать его пять недель спустя, он вскочил на ноги и отдал мне честь.
Он продолжал:
– Я видел и более ужасный случай. Солдату полностью оторвало нижнюю челюсть шрапнелью. Язык свисал у него на шею и грудь. После ранения он пять дней провел в окопе, до прекращения огня, достаточно долгого, чтобы удалось его вынести. Он умирал от голода. Мы вставили трубку ему в горло. Он яростно сопротивлялся, думая, что она причинит ему боль. Но мы были настойчивы и влили в него супу. В ту секунду, как он почувствовал суп у себя в желудке, он жестами стал лихорадочно просить еще. Он был невероятно голоден, мы никак не могли его насытить. Сейчас ему делают в госпитале новую челюсть, он идет на поправку.