Профессия: театральный критик

Люди открыли, что "молодость и творческая пора нашей культуры прошли, что наступили ее старость и сумерки". Тем не менее процветало "музыковедение", то есть не само искусство, но всякого рода рассуждения о нем, в то время как "в музыкальной жизни царила страсть к динамике и аффектации, когда за исполнением и "трактовкой" дирижера почти забы­вали о самой музыке"...

Не знаю, как для читателя, а для меня рассуждения Германа Гессе явились подлинным откровением. И если заменить кое-какие названия книг и докладов, а также, разумеется, "музыковедение" на театроведе­ние, а "музыкальную жизнь" на жизнь театральную, то не останется ни­каких сомнений: конечно же, все сказанное имеет отношение и к моему предмету, мы живем в "фельетонную эпоху"...

Подводя итоги своей характеристике "фельетонной эпохи", Гессе говорит, что "должна сперва произойти ликвидация отжившего, ка­кая-то перестройка мира и морали... прежде чем культура станет спо­собна действительно посмотреть на себя со стороны и занять новое место". Пока же, в ожидании этого нового времени, автор "Игры в бисер" созидает республику духа, хранительницу духовных богатств — Касталию...

Перестройка мира и морали... Новое место культуры... Касталия...

Непозволительной смелостью или легкомыслием с моей стороны было бы вторжение в эту запредельную и не поддающуюся прогнозиро­ванию материю. Не лучше ли вернуться с небес на землю? Но почему бы при всем том не вдуматься в такие строки Гессе: "всякий поступок... всегда больше, чем нечто личное"; многие "способны блистать", но не­многие "способны служить"; "чтобы все уметь и всему отдать должное, нужен, конечно, не недостаток душевной силы и тепла, а избыток"...

Да, время нам досталось сложное. Сегодня уже не повторить вслед за Давидом Самойловым: "Мы воевали не за уровень жизни, а за образ жизни", — к сожалению, мы потеряли и то, и другое. Можно было бы вдуматься в слова того же Альбера Камю о революции, об уничтожении частной собственности (у нас сейчас "революционные" преобразования связаны с ее возрождением): "...это не цель; это — средство", — и при­знаться самим себе в том, что цель-то как раз пока что не просматрива­ется, за цель выдаются именно что средства. Можно поступить и по­жестче — взять, к примеру, и процитировать рядового читателя одной из популярных газет: "Через много лет люди во всем разберутся и назо­вут наше время в истории не иначе, как временем магазинщиков. Ибо в этой революции пока что победил самый примитивный, узколобый, толстокожий... слой торгашей. Ненавижу наше время за то, что впервые за всю историю России эти плебеи духа посмели поднять свои бегаю­щие глазки и посмотреть, как на недоразумение, на учителя, поэта, ху­дожника и музыканта..."

Все так. Все правда. Но не меньшая правда заключается в том, что отечественные мастера театрального дела растерялись в этих новых и неожиданных условиях. Они не были к ним готовы по той причине, что на самых разных этапах развития отечественного театра, по крайней мере начиная с рубежа 60—70-х годов (а на самом деле — раньше, мно­го раньше), что-то неизменно мешало большинству из них выработать то, что я назвал философским самосознанием театрального творчества и что могло бы сегодня уберечь их от "унижения, продажности, добро­вольной капитуляции духа".

Для того чтобы выжить — и сделать это, не теряя достоинства, — наш театр должен вернуться к самому себе, к своей органической при­роде, соединяющей в себе и жизнь, и искусство. Творчество — как бы высоко оно ни было "поднято над временем, над пространством", как бы причудливо оно ни "вплеталось в целокупный ритм космоса, может быть, даже им одним и определяясь", — "есть странствие с целью что­то познать. Оно — метафизическое приключение: способ косвенного познания реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограни­ченный взгляд на вселенную".

Эти слова Генри Миллера кажутся мне очень значительными и принципиально важными для понимания культурной ситуации в "пост­советской" действительности и поисков выхода из "постидеологическо­го" пространства.

Характерно, что с Миллером вполне согласен Джорджо Стрелер, усматривающий сущность театра и вообще искусства в раскрытии "ве­ликого приключения под названием Жизнь человека", как и Питер Брук, по мнению которого "театр ведет нас к правде через удивление, через волнение, через игру, через радость".

Приключение— и реальность, жизнь... Правда— и удивление, иг­ра, радость...

Но ведь театр не только обручает искусство и жизнь. По своей сути он есть особая разновидность общения и эффективный способ преодо­ления частного локального существования, одиночества. Только осуще­ствляя в творческом акте "взаимопроникновение существований" и "ор­ганическую связь ценностей" (Л. Гинзбург), общих для творцов и по­требителей его искусства, театр становится фактом культуры. Понятное дело, что найти эти общие ценности сегодня — задача не из легких. Но это необходимо — и прежде всего для самого театра.