Профессия: театральный критик

Если добавить к этому, что планировка зрительских мест и игро­вой площадки по ходу спектакля трижды меняется, что все, происхо­дящее в нем, овеяно духом импровизации, благодаря чему зритель оказывается не только объектом, но и субъектом театральной игры, включается в активный созидательный творческий процесс, требую­щий от него усиленной работы духа и мобилизации творческих потен­ций, то, думаю, среди видевших постановку несогласных со мной не найдется — чудо свершилось. Художник, как ему и полагается, снова "претворил воду в вино"...

Театр Анатолия Васильева — это театр "экзистенциальный, жизне-открывающий", не зависящий от движения театральных ручейков и ре­чек и подвластный только потоку времени, течению "реки жизни". По­этому его искусство общепонятно: сохраняя связь с исконно русской традицией духовности, милосердия, оно — перефразируем высказыва­ние Вяч. Иванова— открывает для нас в отечественном театре его со­ответствие театру мировому. И не только для нас, но и для зарубежного зрителя. Не случайно известный немецкий критик Барбара Неман писа­ла в "Кельнер штадтанцайгер" о "Серсо" — "речь идет о нас". Что, ра­зумеется, никак не отменяет суждения о том же спектакле другого кри­тика Вольфганга Инге ("Штутгардтер цайтунг"), услышавшего в работе А. Васильева "крик о помощи из глубины насквозь коллективизирован­ного общества, которое забыло взять в расчет право быть человеком."...

Поток времени принес нас в театральную современность, "река жизни" привела в день нынешний...

Что ж, если несколько расширить смысл слов Вяч. Иванова, то вос­соединение отечественного образа жизни, при всех его хорошо и всем известных изъянах, с общемировым, отечественного театра со всеми его достоинствами и недостатками, с, так сказать, международным его со­стоянием и в самом деле сегодня воспринимается если не как свершив­шаяся реальность, то по крайней мере как потенциальная и весьма же­ланная перспектива. И это, на мой взгляд, соответствует логике мирово­го развития.

Однако ведь "крик о помощи" звучит не только из глубины еще вчера "насквозь коллективизированного общества", но и из недр обще­ства, и вчера, и сегодня "приверженного глубокому индивидуализму", "в особенной мере "мещанской" его разновидности". Нам, захваченным процессом "воссоединения", никак не удастся ни в общественной, ни в культурной жизни взять одни только "корешки" (без "вершков") или одни только "вершки" (без "корешков") у современной западной цивили­зации. Посему без всякого преувеличения можно утверждать, что, хотим мы того или нет, нынче мы "входим" в эпоху, названную Германом Гес­се, которому и принадлежат приведенные выше слова, "фельетонной".

В самом начале своей "Игры в бисер" Гессе, ссылаясь на некоего "историка литературы" Плиния Цигенхальса, в голове которого и роди­лась эта формулировка, дает блистательную, язвительную и в то же время драматичную характеристику целого исторического периода, по всем своим параметрам разительно совпадающего с ситуацией— обществен­ной и культурной, — в которой оказалась "постперестроечная" Россия. Вот "выжимки" из нее.

Эта эпоха "не была ни бездуховной, ни даже духовно бедной". Но она "не знала, что ей делать со своей духовностью". В эту пору "дух действительно обрел неслыханную и невыносимую уже для него самого свободу". Повсюду были "примеры унижения, продажности, добро­вольной капитуляции духа". Возник "гигантский спрос на ничтожную занимательность", и работники издательств и газет, "свободные" лите­раторы и даже "писатели-художники", эти "бандиты духовного попри­ща", плодили без числа миллионы штук фельетонов или родственных им произведений, чаще всего посвященных "анекдотам из жизни знаме­нитых мужчин и женщин... например, "Фридрих Ницше и дамская мода 60—70-х годов XIX века", или "Любимые блюда композитора Россини", или "Роль болонки в жизни великих куртизанок", и тому подобные. "Популярны были также исторические экскурсы на темы, злободневные для разговоров... например, "Мечта об искусственном золоте в ходе ве­ков" или "Попытки химико-физиологического воздействия на метеоро­логические условия" и прочее, и прочее, а также "опросы известных людей по актуальным проблемам ... о политике... холостой жизни, о предполагаемых причинах финансовых кризисов и так далее". "В ходу были и доклады", "и кое-какие игры", но более всего внимания привле­кали к себе кроссворды. "Тысячи людей, в большинстве своем выпол­нявших тяжелую работу и живших тяжелой жизнью, склонялись в сво­бодные часы над квадратами и крестами из букв, заполняя пробелы по определенным правилам", и это не было "бессмысленным ребячеством", но "отвечало глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нере­шенных проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир"...