Профессия: театральный критик

Как тут удержаться от искушения и не процитировать роман Жана-Луи Кюртиса "Молодожены": "...бульварный театр" все чаще предлага­ет сегодня парижанам "грубый комбикорм культуры для жвачных мел­ких буржуа вперемешку с панированными блюдами из меню интелли­генции". Сказано зло, но— увы! — справедливо.

Однако — и это еще один парадокс нынешней театральной ситуа­ции — не только "бульварный театр" идет навстречу искусству для из­бранных, но и так называемый "экспериментальный театр" все чаще подпадает под влияние массовой культуры.

События конца 60-х— начала 70-х годов вывели на французскую сцену целую плеяду молодых режиссеров-экспериментаторов. Самоот­верженно шли они на штурм буржуазной культуры, бесстрашно атако­вали все ее "признанные ценности", стремясь к решительному обновле­нию языка сцены. Вероятно, в какой-то степени их эксперименты оказа­ли воздействие на театральное искусство и, что очевидно, определенным образом повлияли на театральную инфраструктуру Парижа. Сейчас во многих театрах французской столицы —таких, какШайо, Одеон, д'Орсэ, Атеней, Люсернер и других,— наряду с большими залами открыты ма­лые, экспериментальные. В Париже ныне существует около шестидесяти кафе-театров, которые зачастую превращаются в некие театральные ла­боратории. Эксперимент, таким образом, стал признанной частью па­рижской театральной повседневности. И именно поэтому оказался ею прирученным и мало-помалу ассимилированным, хотя это обстоятель­ство далеко не всегда осознается организаторами подобных начинаний.

Вот пример Жозе Вальверда. Несколько лет назад Вальверд руко­водил Театром Жерара Филипа в Сен-Дени— одним из самых значи­тельных и политически активных театральных коллективов парижских предместий, так называемого "Красного пояса" французской столицы. Сейчас, говорил мне режиссер, перед современной французской сценой открыт лишь один путь — путь непрерывного эксперимента. Это позво­лит заново ощутить возможности театра, поможет ему пережить ны­нешние трудные времена.

С помощью небольшой субсидии Вальверду удалось открыть по­близости от знаменитого Центра Помпиду экспериментальный Театр Эссейон, название которого (буквальный перевод слова "essayer" — пробовать, испытывать) сообщает о его целях. Театр занимает подваль­ное помещение старинного дома, где некогда, в XVI веке, располагался трактир "Золотой орел". Два его маленьких зальца дают приют самым различным экспериментальным микротруппам и помогают им сводить концы с концами. В одном из них я познакомился с работами трех раз­ных актерских содружеств. Спектакли шли один за другим (в иные ве­чера в двух залах Эссейона дается шесть представлений), и это обстоя­тельство определенным образом сказалось на впечатлениях вечера.

Передо мной прошли три совершенно разных мини-постановки, резко различающиеся по жанру, сценической атмосфере, колориту ак­терской игры. И вместе с тем они без особого усилия могли быть вос­приняты как три акта одного и того же спектакля, ибо были объединены общим чувством реальности, общим настроением. Казалось, их создате­ли использовали сцену главным образом для того, чтобы разными спо­собами публично изжить чувство страха перед жизнью и в то же время скрыть от нас, зрителей, настроение безнадежности.

В пьесе Элен Пармелен "Антиклоун" два молодых и ярко одарен­ных актера — Николя Пиньон и Жан-Жак Шеффер — выступали в об­личье клоунов: весельчака "рыжего" и его неколебимо-грустного това­рища. Они разыгрывали в приемах цирковой эксцентриады серию раз­нообразных скетчей. В спектакле, где без устали жонглировали слова­ми, энергично играли смыслом и бессмыслицей, просматривалась некая модель отлученного от гуманизма, изъеденного безверием мира, а лихо­радочная веселость здесь плохо маскировала отчаяние, спрятанное за фальшивые носы клоунских масок.

Во втором спектакле, инсценировавшем роман Робера Пенжэ "Во­круг Мортена", некто пытался набросать житейский и психологический портрет недавно умершего писателя с помощью его родственников, до­машних и соседей (актеры Жак Сейлер и Надя Барантен создавали здесь ряд запоминающихся острохарактерных зарисовок). Пытался безуспеш­но, потому что одно свидетельство в корне противоречило другому. Как и в "Северной звезде", на сцене Эссейона велась игра с распадающейся на отдельные фрагменты, ускользающей от понимания, призрачной и оттого небезопасной реальностью.

Режиссер третьего спектакля Жан Буа, он же автор пьесы "Тишина, и дальше — ночь", вел зрителя в некую фантастическую "преиспод­нюю" жизни. Она оказывалась палатой психиатрической лечебницы, где четверо пациентов вели разговор, в котором едва угадывались проблес­ки померкшей в их сознании реальности. Претендуя на универсальность жутковатой картины мира, ее создатели одновременно пытались, как о том пишет критик газеты "Монд" Колетт Годар, "лиризм зверства" смягчить "комизмом ужаса"...