Здесь есть изящество без претензий на элегантность и щегольство; точность организации действия в соединении со свободой жизни актеров в образах; чеканные детали, в которых психологическая емкость превосходит театральную яркость, но не приглушает ее. Здесь возникает особая переменчивая атмосфера, беспрестанное движение между эмоциональными полюсами, смешное превращается в грустное, а грустное снова в смешное, игра становится попыткой открыть необычное в обычном, поэтическое в, казалось бы, заурядном, освещает самую суть явления, сердце человека и растворяется в его бытии. Здесь темперамент не игровой, а искренний, идущий не столько от ощущения природы жанра, сколько от живого и глубокого восприятия режиссером и исполнителями сути происходящего, от заинтересованности в судьбах человеческих, а устремленность к зрителю не явная и прямая (хотя вот он, зритель, рукой можно достать), а идущая по каким-то особым душевным каналам и от этого по-особенному крепкая и волнующая.
Композиция "Характеров" дробная; музыка— баян, который проходит через весь спектакль и говорит все, на что только способна музыка; минимальное сценическое пространство малой сцены; актеры — студенты, лишенные всякой профессиональной уверенности и прямо-таки ужасно молодые. А режиссер не прикрыл их своим собственным мастерством, доверился им, помог раскрыться индивидуальности; режиссер оказался перед таким драматическим материалом и в условиях такой сценической площадки, которые побудили его искать новые пути проявления и его собственной творческой индивидуальности.
Думается, что последние спектакли Гончарова— "Характеры" и "Свои люди — сочтемся!" — указывают два возможных пути дальнейшего развития искусства режиссера: путь познания полного объема жизни, углубления в нее во имя поиска нового в ней самой и в искусстве сцены; путь талантливого мастера, уверенного изобретателя театральных форм, умению которого, казалось бы, не положены пределы.
Но искусство трудно поддается прогнозированию...
(Андрей Гончаров // Театр. 1974. №12).
Январь 1992 г.
Не так давно исполнилось двести лет со дня рождения Эжена Скриба. Казалось бы, какой резон поминать сегодня этого плодовитого автора бесчисленных водевилей, комедий, драм, этого самого богатого литератора своего времени, этого баловня Судьбы. Это у наших предков голова кружилась от лихо закрученной Скрибом интриги, дух захватывало от блистательных актерских перевоплощений, слезы наворачивались на глаза в уморительно смешных жанровых эпизодах. Это им, а не нам, очень "хорошо сделанные пьесы" Скриба щекотали нервы сенсационными злободневными намеками. Сейчас, как сказал бы поэт, иное "тысячелетье на дворе". И всем нам, медленно и неотвратимо погружающимся в тотальную разруху, как говорится, не до Скриба.
Оно, конечно, так. Но художественное явление прошлого — а Скриб, при всей заурядности своего художества, был, бесспорно, явлением — подчас способно обнаружить свое родство с новейшей творческой практикой, парадоксальным образом эту практику осветить и даже помочь угадать кое-какие перспективы ее развития.
Прежде всего Скриб умел быть весельчаком в самых, казалось бы, не подходящих для этого обстоятельствах. Вокруг совершались революции, возникали и рушились государства, старая, бюрократическая, и новая, демократическая, — употребим здесь современное слово — "мафии" творили всяческие непотребства, а наш герой неизменно утверждал, что публика идет в театр, чтобы "отвлечься и развлечься". Видимо, не случайно именно сегодня некоторые зарубежные коллеги говорят, что современный "народный театр"— это в первую очередь театр Скриба. У каждого из нас есть свой опыт общения с повсеместно расцветающим коммерческим искусством, а также с "игровым" театром, в котором все поставлено с ног на голову. И там, и здесь реальность, протекающая за стенами театра, ни во что не ставится.
А тут еще маститый критик объявляет о конце исповеднического искусства и провозглашает эру мастеров и профессионалов. Кто, как не Скриб, являет бессмертные образцы совершенного профессионализма и чудеса неподражаемого мастерства? Литература не может быть чем-то большим, чем литература, театр должен стать "просто театром". В этом сходятся сегодня толпа и элита. И под этим новейшим откровением мог бы поставить свою подпись наш корифей-ремесленник.
А мы еще сомневались в уместности панегирической интонации! В пору провозглашать лозунг— "Назад, к Скрибу!". Его произведения вот-вот заполонят и сцену, и экран наподобие того, как книжные "развалы" уже сегодня оккупирует его современник и соратник Дюма-отец. Надо только немного подождать: театр вот-вот окончательно расстанется с недостижимыми идеалами, несбыточными мечтаниями и обратится к Скрибу.