Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

ких в очень тяжелой форме. Во время болезни с ней произошел религиозный переворот. Она почувствовала (Св. Тереза указала ей путь) необходимость уйти из православия, которое не охранило Россию от боль<шевиков>». В период революции Лидию Юдифовну все более «томила жажда Вселенской Церкви, Единой, Нераздельной, воплощенной здесь, на земле, а не где-то там, за гранью земной». Во время болезни она случайно натолкнулась на книгу святой Терезы, изданную на старофранцузском языке в XVII веке. Читая ее с большим трудом, Лидия Юдифовна тем не менее почувствовала в ней что-то «родное, близкое, свое». Вскоре Николай Александрович познакомил ее с отцом В. В. Абрикосовым (1880—1966), который был рукоположен в католические священники и с августа 1917 года возглавил московскую католическую общину, а его бывшая жена — мать Екатерина (в миру — Анна Ивановна; 1880—1935) — стала настоятельницей русской общины монахинь-доминиканок. Побывав у обедни в молитвенном доме о. Владимира на Пречистенском бульваре, она была поражена духом царившей там первохристианской общины, что окончательно утвердило ее перейти в другую конфессию. Это произошло 7 июня 1918 года. Лидия Юдифовна считала, что, став католичкой, она обрела свой дом, свою родину, «обрела в католичестве Путь, Истину и Жизнь, по которым так томилась ее душа»^[33]. Бердяев не только принял выбор своей жены, но, видимо, попытался его оправдать. Он писал осенью 1918 года: «Мне дорого в католичестве то, что оно дисциплинирует душу, превращает ее в крепость. Вообще у меня ведь есть очень глубокие и природные католические симпатии»^[34].

Об особых отношениях Лидии Юдифовны с людьми в тот период свидетельствует ее письмо Андрею Белому (одно из немногих ее писем, уцелевшее для потомков, его можно датировать периодом после 1918 года):

«Милый маленький Боренька (вдруг так именно захотелось назвать вас). Только что говорили о вас с Н<иколаем> А<лександровичем> и о. Сергием <Булгаковым>, и мне захотелось написать вам. Лежу в постели, простудилась, бронхит. Ничего плохого, но нужно поберечься. Эти дни моей болезни часто вижу о. Сергия, и мы много и хорошо беседуем... Он только что ушел. Очень изменился... Эти годы были его пустыней, откуда он вышел, победив соблазны Искушающего нас. Думаю, каждая душа должна пройти пустыню, но не все

16//17

выходят из нее с победной пальмой в руках... Он победил, и мне так радостно общение с ним таким. Раньше я боялась за него.

Вот это хотела вам сказать о нем. А теперь о нас, т. е. обо мне и вас. В последнее время у меня такое чувство, будто между нами протянулась тоненькая золотая ниточка. У меня это не раз бывало с людьми. Будто чья-то рука нас связывала и вела. Куда? Иногда узнавали, иногда нет, но главное в том, что душа где-то знает, что узнает. И знает еще, что золотую ниточку эту нужно беречь [...] Все шлем вам нежный привет.

Л. Бердяева»^[35].

«Редкостный профиль и по красоте редкостные глаза», «прекрасные прозрачно-зеленоватые глаза сфинкса». Такой увидел и запомнил ее писатель Борис Зайцев. Она, по словам Зайцева, в двадцатые годы стала полной противоположностью мужу: «он православный, может быть, с некоторыми своими "уклонами", она — ортодоксальная католичка. Облик особенный, среди интеллигенток наших редкий, ни на кого не похожий». Зайцева, жившего в одном доме с Бердяевыми в Москве, Лидия Юдифовна поразила, сказав однажды его жене: «Я за догмат непорочного зачатия на смерть пойду!»^[36]

Лето 1922 года семья Бердяевых вместе с друзьями — писателем Михаилом Осоргиным и его женой Рахилью, жили в одном доме в Барвихе под Москвой. Осоргин в 10-летний юбилей своего обитания за пределами России писал о событиях августа 1922 года: «[...] почтенному профессору, с которым мы тогда делили деревенский уют и который сейчас живет в Кламаре, пришло в голову побывать в Москве на своей городской квартире. Ждали его обратно вечером, но он не вернулся. Вместо него приехал знакомый и рассказал, что в Москве идут аресты писателей и профессоров, и в числе других взят и милый Николай Александрович.

При нашей привычке к тогдашним нелепостям, арест Н. А. Бердяева, величайшая политическая чепуха, нас не удивил [...] Местные крестьяне говорили: "Того, патлатого, в городе забрали, а этот [то есть Осоргин. — Е. Б.], видишь, убег"

В их представлении мы, вероятно, были ловкими бандитами. По признаку патлатости, несмотря на всегдашнее изяще-

17//18

ство летнего костюма (мне, как рыболову, не свойственное), Н. Бердяев мог легко сойти за атамана)»^[37].