«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности

И Сатура почувствовал, как тело американца уплывает прочь, растворяется – как и весь мир вокруг – в огромной пустоте, внезапно разверзшейся под ним. В последнее мгновение майор успел поразиться эффективности этой ментальной анестезии, а потом она подействовала. Забвение поглотило его.

Последняя сознательная мысль была о том, что он победил на дуэли с созданием, несравненно более могущественным, чем он сам. А все потому, что руководствовался логикой…

Голова Джанегана, а не его, Сатуры, изрезанное лицо будет красоваться на стене в зале с трофеями.

Час спустя Сатура открыл глаза и увидел над головой клочок звездного неба. Он лежал на берегу, у самого края джунглей. И что-то его разбудило…

Неподалеку тяжело протопал человек, на ходу он громко, на чем свет стоит, ругался. Сатура узнал голос Джанегана. Американец явно не опасался быть обнаруженным.

Майор лежал молча, незаметный в сгущающихся тенях, и настороженно прислушивался. Вскоре шаги и ругань начали затихать, а потом и вовсе смолкли. Сатуру переполняли недоверие и дурные предчувствия. Что произошло? Охотник отверг обоих людей… счел их неподходящими для своей коллекции?

Боль жгла перевязанное лицо.

Он утомленно приподнял голову и оглядел собственное тело, заметив, что оба пистолета заткнуты за пояс. Видимо, во время последней схватки он все-таки сумел вырвать пистолет у Джанегана. Значит, американский капрал безоружен, беспомощен. И…

Почему Охотник не захватил свой трофей?

Сатура недоумевал лишь до тех пор, пока не попытался встать. Охотник оказался таким прекрасным хирургом, а его исцеляющая мощь столь совершенна, что боль начисто отсутствовала. Кровотечение было полностью остановлено, разрез обработан антисептиками. Операционный зал инопланетного корабля все-таки пригодился еще раз. Охотник получил свой трофей – самую ценную для эволюции часть человеческого тела.

Не мозг, поскольку по сравнению с мозгом Охотника человеческий мозг был не лучше обезьяньего.

На Земле есть одно-единственное млекопитающее, которое может согнуть большой палец таким образом, чтобы он пересекал ладонь. Именно эта способность позволила человеку стать доминирующей расой.

Огненная полоса, прочертившая ночное небо, грохот и свист ветра возвестили о том, что Охотник ушел, отправился на поиски новых трофеев. Однако теперь на острове был другой охотник, безжалостный мститель, которому не нужны пистолеты, чтобы совершить убийство.

Что же до пистолетов Сатуры…

Без рук из пистолета не особенно-то постреляешь.

Ложный рассвет

К востоку от Голливуда, в заросших лесом горах Национального заповедника Анджелес, жил невероятно грязный отшельник, и отшельник этот раздражал Каллистера, как неровный обломок зуба. Образно выражаясь, Каллистер постоянно трогал зуб языком – рассматривал в бинокль находившуюся на другом конце долины пещеру отшельника.

Частенько Каллистеру хотелось его убить.

Вот и сейчас, стоя ясным утром на пороге собственного дома, он подкручивал кольцо подстройки. Да, отшельник на месте, завтракает. Кажется, в качестве фирменного блюда у него сегодня огромная кость: сидя на корточках в пятне солнечного света, немытое волосатое существо глодает ее с жадностью. Безмозглый реликт, грязный, оборванный, неимоверно мерзкий.

Внезапно солнечный блик привлек внимание отшельника; тот поднял голову и уставился через долину. На красивом аристократичном лице Каллистера появилась усмешка, и он ретировался в дом, а там, попивая черный кофе с бренди, принялся размышлять о более приятных вещах. Хотя в памяти то и дело всплывала физиономия этого животного.

Отшельник вносил в жизнь биолога фальшивую ноту. Подобно Эпикуру, Каллистер окружил себя предметами, отражавшими его эстетические вкусы и уровень культуры. Его кумиром была собственная цивилизованность. Дом, спроектированный и построенный им самим, стоял в глуши, за полтора десятка километров от другого жилья. По ночам он мерцал, будто драгоценный камень.

В лаборатории тоже ничто не резало глаз: она была чрезвычайно функциональной. Каллистера можно было назвать настоящим дез Эссентом[30], только без склонности к декадентству, и ему идеально подходила искусственно созданная среда. Ни одной фальшивой ноты.

Цивилизованность и самовлюбленность… В Каллистере не было изъянов. Холеный, по-кошачьи грациозный, физически совершенный, он откинулся в кресле, смакуя бренди, и закурил сигарету.

Подошел Томми, слуга-филиппинец, ненавязчивый, словно тень, и долил кофе в чашку. Томми отличался аморальностью и полнейшей покорностью. И эти качества пришлись сейчас как нельзя кстати.

В смысле юридическом эксперимент нельзя назвать убийством. Скорее это своего рода вивисекция. Каллистер брезгливо отбросил мелодраматичную мысль. Он просто-напросто пользуется удачно подвернувшимся инструментом.

Сэм Пендергаст, партнер, ему очень мешает. Шумный, вульгарный Пендергаст с этим его добродушным хохотом. Гм… Разумеется, он превосходно подходит для эксперимента.