Профессор риторики

От биографа Нет, лучше уж я сам расскажу о последних днях и часах своей филии, или о том, как моя единственная любовь-дружба покинула меня

Площадь у Рижского вокзала всегда какая-то тревожная. Ветер – а он дует там не переставая – закручивается спиралями, поднимая в воздух мелкий светлый песок. На зубах хрустит. Вокзал низкий и маленький, какой-то игрушечный, выглядит декорацией к фильму, который давным-давно пылится на полке в забытых коридорах исчезнувшей советской киностудии.

Зачем нужна мне теперь эта поездка? Как мечтал я о ней зимой, на Рождество, когда привез Хай Чжэна, моего кумира, к нам на дачу – познакомить с отцом, просить его стать для друга научным руководителем… Учителем, а значит, духовным отцом и наставником. Познакомить с матерью – пусть станет для моего профессора приемным сыном – он, таинственный пришелец с Востока. И мне – названым братом.

Помню, как вошли вместе в храм на горе… Из черной морозной ночи, окаймленной белым кружевом, шагнули прямо в теплое золотое сияние, в облако ладана, под синее небушко, с которого строго и ласково глядит долу, на люди своя, око Спаса Вседержителя и льется чудное пение ангелов – деревенских старушек-девушек.

Родители мои его приняли. В храме затепленную мною свечечку держать он отказался – тверды принципы китайского самостояния. Не тогда ли стало мне горько и грустно? Так горько и так грустно, что впервые за все время этой дружбы я это понял.

Но потом, когда вышли под бархатное звездное небо, пока возвращались, оступаясь в пушистом снегу, к спрятанному в заснеженных елях дому, пока сидели за праздничным столом, все снова потеплело, а грусть-тоска исчезла, будто и не было ее. Но нет. Я и тогда знал: не исчезла – осела на дне души, опустилась на дно колодца. Знал, только себе не признавался.

И вот полгода минуло. Хай Чжэн не нуждался ни во мне, ни в моих родителях. Родина для него могла быть только одна. И семья – тоже. И мне было тяжело и досадно. Досадно на самого себя. Но ту мечту – рождественскую, зимнюю – решил я все-таки осуществить. Пусть так – а все равно поеду на Волчью ферму. Если разобраться, ведь новая ее часть – та, в которой изучали поведение волков в экспериментальных условиях, где растили и наблюдали купленных мною по сотне баксов черных малюток, – самим своим существованием была обязана мне. Не было бы ничего, если б не моя дружба-любовь к Хай Чжэну, таинственному и неприступному, суровому и заносчивому. Если б не эта филия, как сказал бы мой профессор. К тому же только что был я в командировке – сам послал себя в шелковую страну, объездил ее всю – от Урумчи до Кун Мина. На переполненных поездах и автобусах, в которых желтолицые люди полулежат друг над другом в три этажа, на местных самолетах и на попутках… Проник в недоступный Тибет, где ночью скрывался от бандитов, скатившись в придорожную канаву, а потом от полицейских, затаившись в канаве по другую сторону шоссе. Пропоротая ножом рука быстро затянулась. Ну и, конечно, с трепетом въехал в Бейджин и был принят семьей друга как сын. Правда, как сын. И вернулся домой с подарками – для отца, для матери, для Хай Чжэна.

И вот я на площади Рижского вокзала, песчано-пыльной, изжелта-серой, как затянутое жаркой дымкой июльское небо. Со мной китайский рыцарь Ли Мин, подарки Хай Чжэну от родителей из Бейджина и маленький Вэй Юнь. Он предвкушает дальнюю дорогу, приключения и подтягивает сползший белый носок. Ослепительно белый. Ни разу не видел ни одного русского в носках такой непорочной белизны. Почему? Загадка этнопсихологии.

Ждать поезда недолго, но я отчего-то волнуюсь. В Москве уже продают арбузы. Отвезем Хай Чжэну. Скажу – из Китая. Поверит?

Поезд остановился в Торопце ночью. Волоков встретил, как договаривались, и мы с китайцами закатили в «тойоту» наш полосатый трофей. В машине оглушило что-то кошмарное. Гремела жуткая попса. Меня трясло ознобом ночи и возбуждения: вот уж скоро Волчья ферма. Скоро Фуфлово, скоро Зайцево – там, в глубине сомкнувших кроны лесов… Все спят.

– Ты, Колян, не обижайся, – голос Вовки Волокова с трудом пробивался сквозь гром и грохот «музыки», – только в Зайцево я тебя не повезу. Тут на следующем поезде, утром рано, волонтерки приезжают, немки и француженки. Так что я вас до Бубенцов доброшу, передохну до обеда, а там опять на станцию, девочек встречать. Извини. До Фуфлова в крайнем случае.

– Так мы же только вчера договаривались. – Я еще не вполне оценил угрозу всем своим планам.

– Вчера – это вчера. Кто ж их знал, что они в Москве уже, да к тому же сразу в Волчью потащатся?

– Так, может, ты тогда нас сразу в Зайцево, а в Фуфлово потом. Успеешь отдохнуть-то.

– ??? Ночь всю прокататься! Ты это отдыхом называешь?