Профессор риторики

Thais habet nigros, niveos Lecania dentes.

Que ratiost? Emptos habet illa souos [26] .

– Да, – ответила я. – Хорошее имя. – И, набрав в пипетку молока, поднесла ее к носу волчицы. Маленькая пасть приоткрылась, и молоко было проглочено. Скоро оно кончилось и в блюдце, но зверь, по-видимому, был уже сыт. Волчонок потоптался у меня на коленях, не без труда вскарабкался передними лапами на мой локоть, поднял голову.

И вдруг тонкая слабая еще шея детеныша вытянулась и напряглась, черные маленькие губы сложились трубочкой, и к потолку взмыл тихий, протяжный, совсем не щенячий звук. Волчица Таис выла – почему, бог весть. Но выла она по-настоящему, и странно было слышать этот дикий голос в нашей комнате, темноватой даже в это сверкающее майское утро. В этой дачной гостиной, выкопанной Алексеевым дедом у корней большой ели. Под желтым шелковым абажуром Алексеевой бабушки. Над дубовым столом, купленном в двадцатые годы на Арбате – моими дедом и бабкой.

Мне стало холодно, и я поспешно передала зверя на руки Алексею.

Электричка все не шла. Мы с Ники вспоминали златовласого ангела с мобильником.

Солнце подымалось выше и становилось все горячее. День обещал быть очень жарким. Над мокрым от росы перроном курился легкий пар.

И – вот оно! Из колеблющейся солнечной дымки прямо перед нами появилась странная фигурка. Стройная, ладная, очень прямая, она напоминала лезвие стилета, внезапно выхваченного из ножен. И глаза – девочки? женщины? – были такие же – узкие и стальные. Они заглянули под поля моей шляпы, скользнули оценивающе и еще сузились, устремившись к лицу Ники. Он уже объяснял, какая дорога ведет к даче.

Если бы я знала, когда, сколько раз и с кем пройдет это юное существо дорогу от перрона к дачной калитке! Но главное я почувствовала. Ники выдал свой дом. И обречен был – отныне и навсегда – оставаться бездомным. Она, легко рассмеявшись, пошла вперед, по дороге к церкви. Пока одна.

Свистнула электричка, мы с Ники вошли в вагон и оглянулись в окно поезда. «Это и есть будущая папина аспирантка, – сказал Ники, – хорошая девочка. Способная. Я сам выбирал». Узкая фигурка уже исчезала из виду там, где у забора готовился зацвести старый куст белых роз.

Так мы были у себя дома в последний раз. Так навсегда уезжали. Только Ники понял это не сразу.

Из записок биографа: подобия все множатся

Ли Мин влюблен в армянку. Не так давно, но все-таки. Нашел ее здесь, в МГУ. По-моему, ее Соня зовут. А может, и не Соня вовсе. Так или иначе, Ли Мин считает, что армяне – это древние китайцы. Вчера, сбегая вниз по лестнице с пятого этажа, из нашей лаборатории, на второй, в буфет, где вот уже несколько поколений студентов, аспирантов, преподавателей и сотрудников биофака наслаждаются яичницей с зеленым горошком или с ветчиной, я услышал знакомые голоса на пролет ниже. Притормозил. Прислушался. У окна лестничной клетки, очевидно, сидя на подоконнике, разговаривали двое. Лика и Ритик.

– Как ты думаешь, Соня очень красивая? – Голос Лики нарочито спокойный.

– Не зна-аю, – безразлично отвечает Маргарита Буш. Она, конечно, поглощена экраном мобильника.

– Я слышала, как Ники сказал, что очень . А ты как думаешь? Ну, все-таки?