Профессор риторики

И я встал с колен, измученный и истомленный, но, пока я взывал, оказался готов обед, а за ним и чай. Надвинулась туча с градом, ветер снес полог, но накрывшее нас облако тут же сползло. И я уснул прямо в машине, сидя. И Лика была рядом. Когда я открыл глаза, она быстро отвернула лицо, так, чтобы я не успел заметить, что она смотрела на меня, спящего. Но я успел. Все-таки успел.

И мы выпили еще чаю, а потом поехали искать новые ручьи. Орнитолог рулил, я уверенно показывал дорогу, которую откуда-то точно знал, и вот мы поднялись в следующую долину, а там…

Там, наверху, на перевале 2003, стоило нам выйти из машины, как беркут уронил перо прямо мне в руки. Но я дал ему упасть на землю, чтобы Лика смогла подобрать его первой.

Там на нас обрушился град, просвеченный солнцем, и каждая градинка сияла, словно алмаз.

Там встала над хребтами радуга, а ниже кружили над нашими головами два степных орла, подорлик, черный гриф и белоголовый гималайский сип-кумай – пять гигантских птиц, и казалось, крылья их закрывают полнеба.

И там я спокойно подошел к ручью, перевернул камень и не торопясь взял в руки того, за кем и приехал. Первого, потом второго… А еще через полчаса можно было бы и ехать назад, в Москву. Цель экспедиции была достигнута. Если, конечно, иметь в виду саламандр…

Но мы устали. Вернулись к месту первой стоянки, туда, где, выбеленный водой и ветрами, белел у тонкой нити ручья лошадиный череп, а за спиной поднималась стена горы Кенды-Тау. Там мы ели и отдыхали. Смеялись, потом спали. Небо было так близко, что во сне чувствовалось, как оно ложится толстым одеялом поверх палатки.

Вечером переправились через сеть ручейков реки Барахудзир, туда, где у подножья снежноспинного хребта Джунгар-Алатау, против перевала Казбек, стояла белая юрта.

Снова отправлялся я в гости с арбузом… Бубенцы, любовь моя к Хай Чжэну – все это было так далеко… За горами, за долами… Хребты великих гор встали на пути реки времени. Но воспоминания не утратили горечи. Не нужен мне был Хай Чжэн. Уже тогда был не нужен. Все перегорело. Сгорело. Любовь кончается смертью… Лике я, верно, теперь точно так же не нужен, как мне Хай Чжэн. А давно ли он был для меня средоточием жизни?

Но с арбузом, купленным еще в окрестностях Алма-Аты, орнитолог, Маргарита Буш и я с Вергилией направились через реку Барахудзир, к чабану Ханату с семьей. Арбуз радостно приняли, и, к нашему удивлению, он был сейчас же убран. Спрятан с глаз и исчез – то ли под высокими стопками одеял, то ли за расписными ткаными дверками шкафчиков у войлочных стен юрты…

Пили чай, смеялись и смеялись… Темноглазая дочка пастуха старалась смотреть на Лику не прямо, а украдкой, как полагается воспитанной и скромной девочке, почти девушке, но глаз отвести не могла. Так и забывалась, вся – взгляд.

А я, гордый и спокойный, вел разговор с хозяином. Он сказал, что ущелье, где Золотой Человек дал мне то, что я просил и не просил, называется Акбайтал – Белая Кобыла. И что прошлой ночью на перевале Казбек погранцы поймали китайцев. Они спускались в долину со стороны своей, китайской, Джунгарии.

Провожал нас Ханат на низкой тонконогой лошадке, приторочив несколько одеял для нас – ночь обещала быть очень холодной. Она обещала… Обещала быть…

– Лика, – сказал я в темноте, прячась от ледяных брызг дождя под навесом палатки. Ритик и орнитолог были уже внутри и укладывались. – Лика…

– Я понимаю, Николай Алексеич, – услышал я в ответ тихую скороговорку, почти шепот. – Я обещаю вам… Я клянусь… Я прочитаю Терентьева. Я выучу наизусть Терентьева этого всего. Я вполне понимаю, как вы мной недовольны. У вас есть все основания сомневаться…

– Лика!!!

– У вас есть все основания сомневаться, что я справлюсь с курсовой. Конечно, полевой сезон начался неудачно. Я знаю, что сама виновата. Но я научусь! Только не отказывайтесь от научного руководства! Я все сделаю. Завтра, вот уже завтра вы сами увидите. Я постараюсь все делать так же, как вы, и тоже наловлю углозубов. Нет, вы увидите.

Я молчал. Все было ясно. Она боялась меня. И еще хуже – она боялась, что я передам ее другому руководителю, изменится тема, ей придется осваивать новое, собирать новый материал… Вот что ее пугало. Я был нужен ей для научного руководства. Курсовая. Диплом. О, если бы полгода назад, если бы даже, может быть, месяц! Все могло быть совсем по-другому… Нет, видно, перегорело и это. Моя разбитая о камень голова неожиданно заболела. Ссадина уже затянулась, а вот головная боль иногда возвращалась. Разбитая голова, разбитое сердце…

Я остался снаружи, под дождем, и когда заполз в палатку, Лика уже лежала неподвижно и прямо, как плотно спеленутая мумия, и не издавала ни звука. Даже дыхания не было слышно. Орнитолог храпел, Ритик посапывала и мурлыкала. Все спали.

Утром, когда мы завтракали у машины, Ханат вернулся на другой лошади, такой же маленькой, но не гнедой, а соловой. Приехал за одеялами. Пил с нами чай и рассказывал, как завыли ночью волки на нашей стороне Барахудзира, как на рассвете звери спустились в долину, перешли реку и унесли у него прямо от юрты двух собак.

Собирая палатки и вещи, мы наткнулись в низкой траве у ручьев на концентрические круги, выложенные низкими, вросшими в землю серыми камнями. Круги были заключены в квадраты из таких же камней, желто-голубых и пепельных от кружевных лишайников.

– Это древние могилы, – сказал Ханат. – Не знаю, чьи. Давно, давно здесь. Всегда. Никто не трогал, нет. Никогда.