Профессор риторики

Впервые я вошла в большую лекционную аудиторию нового здания педуниверситета на юго-западе на заре. Амфитеатр круто спускался к сцене. За моей спиной оказалась доска. Я провела по ней принесенным с собой куском мела. Белый брусок не оставил на изрытой временем коричневой поверхности ни следа. Я положила его на стол. Тот покачнулся. Пока я совершала все эти подготовительные действия, в пространстве стали скапливаться студенты. Это были молодые сильные люди. Они жаждали развлечения или, по крайней мере, дельной науки. По выступу стены, высоко над ними, неспешно прошла кошка. Посидела, умываясь, и спрыгнула в недра огромного рояля. Рояль стоял на сцене рядом со мной, крышка его была давно оторвана, и внутренность служила большой урной. Оттуда торчали струны, но кошка ловко приземлилась на пружинистую груду мусора.

Пора было начинать. Гладиатору рано или поздно приходится выходить на арену. Я подняла руку к горлу, коснулась своего камня и сделала шаг вперед.

– Я прочту вам курс риторики, – сказала я громко. – Мало кто знает, что это такое. А я – знаю. Риторика – это я.

Раздался одобрительный свист – уверенный и громкий. Этот звук пронзил мое сердце. Мне показалось, что первая лекция удалась.

Но уже в 8.30 второй субботы я услышала следующее:

– Вот вы все правильно говорите. Интересно даже. Но… Искры нет. Нет искры. Зажигание не работает. Вы нам лучше расскажите, как ОНИ обманывают. Как ОНИ нас обманывают. Вы газеты читаете? Телик смотрите хоть когда?

Я обещала. Обещания надо выполнять, – гласит основной принцип римского права. И я отдавала дни анализу газетных текстов газет и телевизионной пропаганды. А ночью писала об этом лекции. В результате появилась новая дисциплина – сравнительно-историческая риторика. И сама собой написалась книга – курс тех самых лекций. Я читала их сильным молодым людям, по субботам к 8.30 наполнявшим амфитеатр, чтобы посмотреть, как я – единственный гладиатор – вела бой с собой же под их свист и крики. Да, слушала еще кошка. Скоро кошек стало больше, появилась и бездомная собака, ранней весной нашедшая тепло среди нас. Временами она даже играла, таская по сцене куски картонных коробок.

И самое главное – от лекции к лекции студенты все прибывали. А книга показалась интересной, моментально была опубликована и принесла еще денег. На гонорар мы купили в костромской деревне, в местах, куда не заходил даже Иван Сусанин, кирпича и леса, чтобы подвести под наш дом новый фундамент. Сам дом был оплачен гонораром за книгу о кошках. В те времена издатели еще не успели опомниться и платили авторам, как в Советском Союзе, – много и честно.

Книги следовали друг за другом, и все складывалось. Зато разладилось в институте, на кафедре. Слишком много книг. Слишком серьезный учебник. А автор один. Не по-товарищески как-то. До тех пор мне и в голову не приходило, что если человек пишет книгу, то по неписаному советскому закону он обязан тащить за собой весь коллектив. Что у него должны быть соавторы. Какие соавторы, – наивно удивлялась я, – ведь это я не спала ночами, это я, шатаясь от усталости, читала лекции, это я думала, думала, думала… Это я отказывалась от кино и гостей, от приятного и бесполезного, это я наполняла высоким напряжением каждую минуту уходящих – улетавших дней… Какие соавторы? Тетки, которые не жалели времени, чтобы покормить своих детей вкусненьким, сделать на зиму икру из синеньких, спешили домой, чтобы не пропустить сериал, а в метро читали белые книжечки с яркой картинкой на обложке: Он (на карих глазах слезы) обнимает Ее (синие глаза полузакрыты отстрасти)? Но работать на кафедре становилось невозможно.

И, как всегда в ключевые мгновения моей жизни, зазвонил телефон. Кто же на этот раз – архангел или Мефистофель? Кто бы то ни был, а ждать себя долго он не заставил.

– Пора тебе, деточка, к нам, – услышала я знакомый с детства голос высокой персоны. Самой высокой, с которой наша семья поддерживала отношения. Точнее, конечно, наоборот. Еще недавно персона совсем высокая, ныне ректор коммерческого университета – первого, несколькими годами ранее – советско-американского. То есть, конечно, американо-советского. А теперь – просто первого коммерческого университета в Москве.

Пора, пора. Ты у нас по совместительству уже поработала. Пора и насовсем. Приходи ко мне в университет, поговорим. Жду.

И я пошла. Все ослепляло: по-прежнему, но и как-то по-новому – туалеты, лестницы, стены, на стенах – портреты Основателей. Ведь я могу принять решение – и стану не просто приходящим, приблудным лектором – а блестящим профессором этого блестящего вуза. Вершины власти сияли здесь, как Джомолунгма. Сверкали автомобили и подъезд, мерцали глаза студенток, водопадами лились и искрились их длинные белые и черные волосы, обработанные лучшими шампунями и кондиционерами.

Но как я – та самая, что привыкла читать лекции бездомным собакам и кошкам, а заодно мальчишкам в свитерах, драных на локтях, девчонкам, которые в весенних сумерках синели от голода, – как я осмелюсь учить чему-то этих белозубых повелителей жизни?