Профессор Желания

— Больше не потешаюсь. Я никогда не высмеиваю людей, смирившихся с тем, чего им хочется. Или, по меньшей мере, смирившихся с тем, что кое-чего им, как ни крути, не дано.

— А чего хочется Артуру? Уж не намекаешь ли ты на то, что все эти годы Артур хотел тебя?

— Я ведь ничего не сказала про «все эти годы».

— Послушай, Элен, в это все равно невозможно поверить.

— А по-моему, поверить в это проще пареной репы.

— И во что же, чтобы не ходить вокруг да около, мне предлагается поверить?

— Когда мы с тобой вернулись из Гонконга, когда ты съехал с квартиры, оставив меня в одиночестве, он как-то вечером позвонил и напросился в гости. Ему надо было поговорить со мной. Поговорить о тебе. Твое состояние его сильно тревожило. И вот он приехал ко мне прямо с работы — примерно в девять вечера — и чуть ли не час толковал о том, как ты несчастен. В конце концов я сказала ему, что не понимаю, какое это теперь имеет отношение ко мне, и тут он предложил мне как-нибудь встретиться вдвоем за ланчем в городе. Я не ответила ни «да», ни «нет», я и сама была в отчаянном состоянии, и вдруг он меня поцеловал. После чего усадил в кресло, сел напротив и детально объяснил мне, что вовсе не собирался меня целовать, и сам не понимает, что это на него нашло, но, в любом случае, это совершенно не то, что могло прийти мне в голову. Он заявил мне, что счастливо женат и после стольких лет вдвоем с Дебби по-прежнему испытывает к ней сильное сексуальное влечение, да и вообще, можно сказать, обязан ей жизнью. И поведал мне омерзительную историю о какой-то безумной девке, библиотекарше из Миннесоты, на которой однажды едва не женился, и о том, как эта девка набросилась на него за завтраком и проткнула ему руку вилкой. Он так никогда и не оправился от ужаса перед тем, что с ним сталось бы, уступи он ее натиску и женись, ему кажется, что дело дошло бы до смертоубийства. Он показал мне шрам от удара вилкой. Он сказал, что встреча с Дебби стала для него спасением и что ее преданности и любви он обязан всем, чего ему удалось добиться. Затем он вновь полез ко мне с поцелуями, а когда я сказала, что не нахожу это особенно удачной затеей, ответил, что я совершенно права, что он во мне изначально ошибся, причем в худшую сторону, но ему все равно хочется пригласить меня на ланч. Чтобы не привносить в разговор еще большей сумятицы, я ответила согласием. Он пригласил меня в какой-то ресторанчик в Чайна-тауне, где, заверяю тебя, ни в коем случае не было и не могло быть общих знакомых, да и вообще знакомых — его, моих или твоих. Вот и сказочке конец. Но потом, летом, они перебрались на Восточное побережье, и он принялся писать мне письма. Я и сейчас их получаю — раз в два месяца или что-то вроде того.

— Продолжай. О чем же он пишет?

— Ну, во-первых, это все блестяще с литературной точки зрения, — улыбаясь, отвечает она. — Судя по всему, отдельные пассажи он переписывает раз по десять в стремлении добиться совершенно немыслимого стилистического совершенства. Мне кажется, такие письма мог бы сочинять редактор поэтического отдела студенческого журнала какой-нибудь первокурснице, в которую он влюбился. «Стоят дни, острые и чистые, как рыбий хребет» — и тому подобное. И время от времени он прибегает к стихотворным цитатам из великих поэтов, воспевших Венеру, Клеопатру и Елену Прекрасную.

— «Ее одну встарь жаждал целый мир», — навскидку цитирую я.

— Ты прав, и это тоже. Строго говоря, мне кажется, что это «встарь» несколько оскорбительно. Если абстрагироваться от того, что перед нами высокая поэзия. Так или иначе, он неизменно тем или иным образом дает мне понять, что отвечать на его письма не обязательно; вот я и не отвечаю. А чему ты улыбаешься? В целом это скорее приятно. И уж в любом случае лучше, чем ничего. А как по-твоему?

— Я улыбаюсь, потому что и у меня в личном архиве имеются письма от одного из членов этой семьи. Только не от мужа, а от жены.

— В это, знаешь ли, трудно поверить.

— Да, пока собственными глазами не увидишь. Только она обходится без стихотворных цитат.

Клэр еще метрах в пятнадцати от крыльца, но при ее приближении мы почему-то оба умолкаем. Почему? А черт его знает!

Вот только умолкаем мы зря! Почему я не несу какого-нибудь вздора, не острю, не читаю стихов — все, что угодно, лишь бы не встретить Клэр этой заговорщицкой тишиной! Лишь бы она не увидела, как я молча сижу рядом с Элен, явно — пусть и вопреки себе — уже поддавшийся ее чарам.

Клэр на мгновение цепенеет и тут же спешит обнародовать только что принятое решение:

— Съезжу поплаваю.

— А куда запропастился Лес? — спрашивает Элен.

— Гуляет.

— А не хочешь чаю со льдом? — спрашиваю я у Клэр. — Точно не хочешь? Может быть, нам попить его, всем троим?

— Нет. Пока!

Пожалуй, излишне лаконичное прощание с гостьей, которую она, возможно, никогда больше не увидит; но Клэр произносит именно и только это. И уходит.

С крыльца мне видно, как наша машина съезжает по склону холма на дорогу. Интересно, что, на взгляд Клэр, мы с Элен замышляем? И что мы замышляем на самом деле?