Она опять принимается плакать — беззвучно, насколько это возможно. Я еще никогда не видел, чтобы она плакала.
— В чем дело, милая?
— Мне так повезло. Я такая счастливая. Я люблю тебя. В тебе вся моя жизнь.
— Да ну?
Тут она смеется.
— Страшновато, должно быть, выслушивать такие признания. Мне самой было бы страшновато. До сегодняшнего дня я и не подозревала, что дело обстоит именно так. Но и счастлива так не была тоже.
— Кларисса, а почему ты по-прежнему такая дерганая? Поверь, для этого нет ни малейших оснований.
Отвернувшись от меня, она бормочет что-то нечленораздельное. Я разбираю только, что речь идет о ее родителях.
— Я тебя не расслышал.
— Хочу, чтобы они приехали к нам в гости.
Я удивлен, однако не подаю и виду.
— Так пригласи их.
— Уже пригласила.
— Когда же?
— Какая разница? Просто я об этом сейчас вспомнила. Да нет, не сейчас.
— Так что, ты им написала? Объяснись, пожалуйста. Или что-то не так? Тогда расскажи мне что.
— Мне не хочется в это вдаваться. Сваляла дурака. Заигралась. Немного потеряла голову.
— Значит, ты им позвонила.
— Да.
— И когда это произошло?
— Сегодня.
— Ты хочешь сказать, уже после того, как ты ушла из дому? Но еще не приехала сюда?
— Да. Я заехала в город.
— Ну и что?
— Ни в коем случае нельзя было звонить им, не известив об этом заранее. Я этого вообще-то никогда и не делаю. Потому что такие звонки не срабатывают, да и не могут сработать. Но по вечерам, перед ужином, когда у нас с тобой все так хорошо, тихо и спокойно, я непременно начинаю думать о них. Завожу пластинку, принимаюсь возиться с ужином — и они словно бы тут как тут.
Этого я не знал. Она никогда ни на что не жалуется, никогда не говорит, что ей чего-то не хватает, что ей не повезло, что она расстроена, что она разочарована. Чтобы выдавить из нее такое признание, ее, должно быть, нужно подвергнуть допросу с пристрастием. Никогда я не встречал столь незаурядного во всей своей заурядности человека.
— Ах, — говорит она, садясь прямее, — этот день станет просто замечательным, когда он наконец останется позади! У тебя есть какие-нибудь идеи насчет того, когда именно это может случиться?
— Клэр, объясни мне, чего тебе хочется. Чтобы я побыл здесь с тобой? Чтобы я оставил тебя в одиночестве и ты могла спокойно поплавать? Или ты хочешь вернуться домой, попить чаю со льдом и прилечь отдохнуть?
— А они уехали?
— Разумеется, они уехали.
— И с тобой все в порядке?
— Ну конечно. Стал на часок-другой постарше, но по-прежнему в полном порядке.
— И как все прошло?
— Мягко говоря, не очень. Она тебе не понравилась, я заметил, но она сейчас действительно в плохой форме… Послушай, нам совершенно не обязательно говорить об этом прямо сейчас. Хочешь, поедем домой?
— Нет, давай погодим. — Она ныряет в воду с плота, исчезает секунд на десять и выныривает у самой лесенки. И, уже усевшись рядом со мной на берегу, продолжает: — Кое-что нам с тобой лучше обсудить прямо сейчас. Мне нужно тебе кое в чем признаться. Однажды я уже залетала. Я не собиралась говорить тебе об этом, но сейчас думаю, что лучше сказать.
— Залетала? От кого? И когда это было?
Неуверенная улыбка.
— В Европе, дорогой. От тебя. Удостоверилась в этом, когда мы вернулись в Америку. И пошла на аборт. Одно из тех «совещаний», о которых я тебе рассказывала, — так вот, это было не совещание.
— И еще ты говорила о какой-то инфекции…
— Не было у меня никакой инфекции.
Элен на втором месяце, и я единственный, кому об этом известно. Клэр забеременела от меня, а я об этом ничего не знал. Мне становится страшно грустно: бог с ним, с этим днем и со всеми его признаниями и тайнами, но и с подлинной причиной печали мне сейчас не разобраться, слишком я для этого слаб. Визит Элен (и все с ее приездом связанное) обессилил меня куда больше, чем мне показалось сначала, вот я и склоняюсь к мысли о том, что впадаю в уныние исключительно по собственной вине: что я за человек, крутится у меня в голове, не человек, а сплошное разочарование, никого я не радую (включая себя самого) и, как ни стараюсь, так и не могу стать ни тем, кто будет хорош для Клэр, ни тем, кто нужен Элен… да так, наверное, никогда и не стану.
— А почему ты взяла это на себя? — говорю я Элен. — Почему ничего не сказала мне?
— Мне тогда казалось, что ты вот-вот от меня уйдешь, и я не хотела влиять на твое решение. Тебя раздирали противоречия, а мне нужна была полная ясность и в твоем случае, и в моем… Ну, а это-то тебе ясно?
— Но тебе ведь хотелось этого.
— Сделать аборт?
— Нет, завести ребенка.
— Да, конечно же, мне хотелось завести ребенка. От тебя, и только от тебя; никого другого в роли отца моего ребенка я не могу себе представить. Но не раньше, чем ты сам до этого дозреешь.
— Но когда же все это произошло? И как, Клэр, тебе удалось скрыть это от меня?