Профилактика

Мы ходили вместе в театры, в кино, просто блуждали без определенной цели по городу. Куда и зачем идти — было для нас, в общем-то, абсолютно неважно. Главное — что вместе. Рядом с такой девчонкой, как Любляна, невольно становишься лучше, чем ты есть на самом деле, и у ценя никогда и мысли не возникало о том, чтобы пригласить ее к себе домой с двусмысленными намерениями. Тем более что сестра моя почему-то питала к Любе заочную неприязнь («Цыганок нам еще только не хватало, — с презрением цедила сквозь зубы она, а в ответ на мои возражения, что Люба родом из Югославии, безапелляционно отрубала: — Да все они там — цыгане»). Зато сам я не раз бывал у Любы в гостях — и явно понравился ее родителям.

Все у нас шло как нельзя складно, пока у моей Алки не возникла идея обустроить мое будущее путем поступления в теологический. Мы немедленно обсудили этот вариант с Любляной. Опустив глаза, она сообщила мне, что лично она хотела бы поступать на истфак.

Собственно, сам я никогда не мечтал стать теологом. Я даже не подозревал, что это за профессия и для чего она нужна. И мне было все равно, в какую сторону двинуться по жизни, потому что меня с детства интересовало слишком многое — типичный для подростков разброс интересов, который мешает довести до конца хотя бы одно из начатых дел.

Но сестра соблазнила меня, стерва! Она коварно подсовывала мне рекламные проспекты и учебные планы теологического. Она расписывала с упоением, какой это престижный вуз, какое добротное образование он дает и как прекрасно можно будет устроиться после его окончания. И я клюнул на эту удочку. Сыграла свою роль и коварная мыслишка, которая свидетельствует, что зачатки пофигизма жили во мне давно: «Какая разница? Пусть мы будем учиться с Любой в разных вузах, но это же не помешает нам видеться после занятий».

Ах, какими наивными и глупыми мы бываем в юности! Как успешно мы перечеркиваем для себя благополучные перспективы!..

Некоторое время мы действительно виделись с Любой довольно часто. Потом учеба навалилась плотным комом, пошли всякие семинары, экзамены, и как-то само собой получилось, что общение с Любляной стало исключительно телефонным — а разве можно говорить по телефону с той предельной откровенностью и искренностью, которая может иметь место, только когда ты идешь рядом и чувствуешь боком ее теплый локоток, и обдает тебя жаром взгляд милых глаз, и ты ощущаешь слабый запах каких-то неведомых парфюмов и благоухание ее роскошных волос?

Потом и этот ручеек телефонных переговоров стремительно обмелел и высох.

А потом меня выперли из колледжа, и возник вопрос элементарного выживания, и я кинулся искать работу, а тут еще решалась наша с сестрой жилищная проблема путем сложного размена трехкомнатной квартиры с массой промежуточных вариантов, в том числе и иногородних, и постоянно нужно было бегать по казенным учреждениям в погоне за бесчисленными справками и бумажками, так что время летело быстрее скорости света, и когда я очнулся от бытовых передряг, то спохватился, что Люба моя пропала куда-то из поля зрения, и я кинулся восстанавливать рухнувшие мосты между ней и мной, но оказалось, что ее родители почему-то именно сейчас решили вернуться на родину, а она не захотела оставаться в России одна (уже потом я догадался, что она поступила так ради своей матери, которая страдала врожденным пороком сердца и в сорок лет имела инвалидность второй группы)...

Одним словом, мы с Любляной потеряли друг друга, и еще долго я мучился одним и тем же вопросом: «Почему? Почему она мне не позвонила перед отъездом?», хотя все тот же гнусный голосок внутри меня вкрадчиво осведомлялся: а какая разница? Ну позвонила бы она — и что? Ты что — мазохист, что ли? Любишь, когда тебя режут без наркоза? А теперь ты просто поставлен перед фактом — вот и пережуй его и живи дальше!..

И все-таки сейчас вряд ли могла звонить мне она, после стольких лет разлуки. Да и звонок был не международным и даже не междугородным. Даже если Люба каким-то образом оказалась в России, она не могла позвонить мне, потому что не знала ни моего нового телефона, ни телефона моей дражайшей сестрицы.

Однако телефон все трезвонил, внушая мне слабую надежду на чудо.

А что, если все-таки это она? Прилетела, разыскала, позвонила... В конце концов, не в прошлом же веке мы живём, когда единственным источником информации были справочные бюро с непременными старушками, вяжущими за стеклянным окошком и на все запросы отвечавшими сухо: «Сведений о таком гражданине не имеется»!

Разварившиеся макароны стали разбухать и опасно нависать над краем кастрюли, а телефон все надрывался. И не деться от него никуда, потому как расположен аппарат у меня на кухне.

С досадой чертыхнувшись, я выключил плиту, отставил предусмотрительно кастрюлю с раскаленной конфорки и снял трубку.

И тут же раскаялся в этом.

Потому что на другом конце провода оказалась сестра Алла.

— Привет, — сердито сказала она. — Ты почему трубку не берешь?

— В туалете был, — с тихим злорадством соврал я. — Ты меня, можно сказать, от великого дела отвлекла...