Программист

Горечь и облегчение испытывал я от побега Лиды. Горечь — что встретил ее слишком рано. (Или что вообще встретил.) И облегчение — потому что рука уже сжимала листок, вырванный из блокнота. На этом листке был записан новый адрес Вероники, на которой я собирался, да так и не собрался жениться (а женился почему-то на другой), с которой мы собирались, да так и не собрались «крутить любовь», да мало ли чего мы с ней собирались?.. А в осадок выпало: «просто приятели». Еще до звонка к Лиде я знал, что пойду сегодня по этому адресу. Зачем же тогда звонил? — не знаю.

Я прочел адрес. Это было недалеко. Совсем недалеко. Пять минут неторопливой прогулки. А я и не торопился. Я не спеша пошел по пустым освещенным улицам. По одной, потом по второй. На этой второй стоял дом, семиэтажный, серый, с башенками неведомого стиля по углам крыши. Окна высокие, узкие, почти бойницы. И, как ни странно, довольно многие из них были освещены. Красный, розовый, а в одном даже зеленый свет. Консерватизм старого города. Он проявляется даже и в этом: здесь окна гаснут почему-то гораздо позже, чем в новых районах. Это был дом, где жила Вероника. По крайней мере, номер дома был тот самый. И никто не стал бы, чтобы сбить меня со следу, менять, перевешивать жестяные круги с цифрами номеров, и бесполезно это было бы. Здесь дома различались не по номерам. Всяк из них был ~ свое лицо. И у каждого свои годы, а то и свои столетия

Фасад этого дома был симметричен: два подъезда по краям и высокая, мрачно глядевшая подворотня посередине. У обоих подъездов стояли будки телефонов-автоматов. Освещенные, выкрашенные изнутри красной масляной краской и пустые.

Мне стало грустно. Мне почему-то стало грустно от этих освещенных, мертвенно-красных и пустых, действительно совершенно пустых будок. Мне нужно было подняться на пятый этаж. Мне нужно было войти в квартиру, в которой жила Вероника. Волосы Вероники. Созвездие. Еще пятиклассником я посещал астрономический кружок при планетарии («Площадь Восстания, Зоопарк планетария» — так объявлял остановку весельчак водитель троллейбуса, в хорошем, конечно, смысле сельчак). Я ходил туда морозными, лунными апрельскими вечерами, в этот сад, где стояла серебристая (какI оказалось позже, просто окрашенная серебристой краской фанера) башенка. Одна из долек эллипсоида ее верхушки мягко отходила в сторону, и из черноты внутренности неотвратимо выдвигалась труба, деловито и немножко зловеще (нет, не зловеще, а только деловито и, пожалуй, еще чуть-чуть презрительно) поблескивая на притихший сад волшебными линзами. Так выдвигаются страшные жерла из бортов до поры до времени замаскированного под мирного торговца военного корабля. Так говорят миру: «Познаваем».

Морозный, лунный апрельский сад на площади Восстания. Астрономия. Улететь, улететь куда-нибудь дальше от немыслимой Аэлиты. От первой отличницы с божественнымн ногами. От звуков вальса на выпускном вечере, которые приплывают к тебе из будущего, и в его банальных, разрывающих душу тактах к тебе долетает предсказание оракула, имя которому: точное знание. И оракул вещает: ты будешь на этом вечере одинок. И если ты неглуп, то уже сам от себя добавляешь: и на многих других тоже.

И все это в пятом классе. А все-таки ты уже умеешь, уже наделен каким-то чувством, какой-то антенной, позволяющей улавливать сигналы из будущего…

Мне стало очень грустно. Пятый класс. Первая отличница. Морозные, лунные апрельские ночи. Дредноут обсерватории в саду. Астрономия. Волосы Вероники.

Мне стало очень грустно. Я подошел к ближайшему из подъездов и вошел в телефонную будку. Моя Вероника была первая отличница и красавица. А я был пятиклассник. Я сильно увлекался астрономией. Я набрал: номер телефона Лиды. Я знал, что подойдет Исидора Викторовна. Я и хотел, чтобы подошла именно она. Как хорошо хотеть того, что непременно сбудется. Оно сбылось, мое неясное желание. Я сказал:

— Исидора Викторовна, можно я сейчас приеду к вам?

— Но меня нет дома, — сказала она.

— Я приеду туда, где вы сейчас находитесь, — сказал я. — Я приеду на квартиру к Лиде. Ведь вы сейчас там?

— Я — там, — ответила Исидора Викторовна. А потом, усмехнувшись как-то незнакомо, но желанно, так, как мне она никогда не могла и не должна была говорить, она все-таки добавила:

— Приезжай, а то еще подумаешь, что с тобой говорил автомат. — И еще помолчала и потом еще добавила: — Приезжай, Гена, я чувствую, ты говоришь откуда-то из города, а уже ночь. Ни о чем не думай и приезжай. Лиды нет. Ты же знаешь. Можешь ни о чем не думать. Тебе нужно поговорить со мной? — И так как я все еще не говорил, не спрашивал, не отвечал, не думал, то она добавила уже тверже: — Если приезжаешь, то побыстрее, а то уже все-таки очень поздно, — и повесила трубку.