Программист и бабочка (сборник)

Я грустнел, вздыхал и разводил руками вместе с ним, хотя не очень понимал своего везения. Алехандро рассказал мне про то, как он нелегко, нелегально пробрался в Америку три года назад. С тех пор он каким-то образом легализовался и работал на четырех работах без выходных и отпусков. Алехандро копил деньги на счастливую жизнь. Это все, что он здесь делал.

Счастливая жизнь рисовалась просто. Он должен был заработать много-много денег, вернуться домой богатым человеком, и жениться на девочке, которая ждет его возвращения в неизвестной мне деревне.

– Вот она, моя Мирабелла! – гордился Алехандро, показывая мне фотографию.

На фотографии, вопреки ожиданию, обманчиво построенному на звонком имени, была не черноволосая испанская красавица, а вполне блеклая, совсем еще юная девушка-подросток. Мирабелла стояла в полный рост у видавшего виды мопеда «Suzuki» – вполне американская девочка – в джинсах, кроссовках и белой футболке с блестящей надписью «bebe».

– Это я ее приодел, Жерри, – с гордостью водил пальцем по фото Алехандро. – Она из бедной семьи. Это дорогая одежда. Понимаешь?

– Сколько же ей лет? Она выглядит совсем молодой?

– Ей девятнадцать, – Алехандро делал два взмаха растопыренными ладонями, загибая большой палец правой руки при втором взмахе; улыбался. – Ей было шестнадцать, когда я уехал. Это любовь, Жерри. Понимаешь?

Я понимал. Я кивал головой. Я смотрел на фотографию.

– Она ездит на мопеде?

– Это брата. Я деньги послал – брат купил.

Из его рассказов я понял, что деньги, которые он здесь зарабатывает, – огромное состояние там, в гватемальской деревне.

– Когда я приеду домой, мы с Мирабеллой будем ездить в город, и там я куплю все билеты в кино – и они будут показывать только для нас двоих. Больше никто. Весь сеанс только для меня и моей Мирабеллы. Я был мальчик (Алехандро показывает рукой, каким он был маленьким мальчиком), и у нас с братом никогда не было денег ходить в кино. Мы залезали высоко на дерево (Алехандро показывает рукой высоко над головой) и смотрели про вашу русскую войну (Алехандро стреляет из воображаемого автомата, и кидает воображаемую гранату куда-то в сторону кабинета моего начальника). Теперь мы будем одни: я и Мирабелла. Все кино. Понимаешь?

Разумеется, я понимал его. Что может быть плохого в такой жизни?

– Я посылаю им деньги каждую неделю. Американские доллары по проводам. И одежду тоже посылаю: маме, Мирабелле, брату. Мирабелла любит меня. Она ждет. У тебя есть дети? Я тоже буду отец, когда приеду богатый. Мои дети будут ходить в лучшую школу, и никому из них не надо будет работать на четырех работах без выходных. Понимаешь?

Мне нравился этот парень. Какая-то простая природная честность была в его лице. Что-то безвременное, общее для всех людей было в его мечте о счастливой жизни. Я радовался его появлению каждый вечер, и даже ловил себя на мысли, что с удовольствием жду его.

Я рассказал ему о своем городе, показывая фотографии на стенках своего маленького офиса. Несколько иллюстраций художественных работ менялись на моем компьютере: Пикассо, Эль Греко, Ботеро, Тиссо, Ренуар. Никого из этих художников Алехандро, конечно, не знал, и я с удовольствием отвечал ему на вопросы о том, почему нарисовано так, а не иначе. Особенно его заинтересовала картина Джеймса Тиссо «Каин и Авель».

– Почему они идут за руки? Это геи?

– Нет, Алехандро. Это братья. Каин и Авель. Ты, наверное, слышал про Каина, который убил своего брата Авеля? Нет? Странно.

И я, как мог, пересказал ему библейскую историю. История расстроила Алехандро.

– Получается, что из двух братьев один был хороший, а второй нет?

– Получается так.

– Хороший брат Авель, – произнес он задумчиво, а потом вдруг с жаром: – Это плохо, когда убиваешь брата. Понимаешь? Мама не сможет пережить. Это как сразу двух сыновей потерять. Это плохо, Жерри.

– Да уж чего хорошего, – согласился я.

Однажды Алехандро сказал, что увольняется через месяц.

– Я еду домой, Жерри! Я заработал достаточно, чтобы ехать жить дома! Я считаю дни на календаре, – Алехандро показал рукой в воздухе, как он вычеркивает дни из воображаемого календаря.

– Я рад за тебя, Алехандро! Очень рад!

В последний день перед увольнением я сделал необычный для себя поступок. Я пригласил его посидеть в соседний бар. Мы выпили мексиканское пиво «Dos Equis» и даже обнялись на прощание на парковке у бара. Вместо Алехандро пылесосить наш офис стал угрюмый бразилец с неприятным бельмом на глазу.

Прошло лет семь. Может больше. Я совершенно забыл про Алехандро и наши с ним беседы. Мало ли какие были у меня знакомые в этой непонятной и сумасшедшей стране! Даже привычный звук вечернего пылесоса не напоминал мне больше Алехандро. Да и людей, включающих этот пылесос, сменилось с тех пор два десятка. Разве всех упомнишь?