Программист и бабочка (сборник)

Он работал на «кеш», то есть за наличные, и боялся, что кто-нибудь из завистливых русских соседей заложит его и, тогда придут люди в черных пальто и заберут его туда, откуда он уже не вернется.

Он усадил меня на стул, некогда бывший частью добротного гордого гарнитура, состоявшего из двенадцати стульев и одного, как написал бы Достоевский, круглого стола овальной формы. Но эта дружная гарнитурная семья растерялась по свету, и стул, став одиноким, каким-то образом прибился к Яше и остался жить у него.

Стул терпеливо скрипнул, жалуясь на свое очевидное одиночество в этой невзрачной квартирке на юго-западной окраине Бостона, и замолчал.

– Что мы будем делать с вашей головой, молодой человек? – Яша ошарашил меня анекдотичным местечковым акцентом, которому так легко подражать, забывая о том, что, подцепив его в детстве, как оспочку от ветрянки, человек уже несет его с собою через всю жизнь до самого конца.

Он погрузил свои пальцы в мою лохматую шевелюру, и вдруг изменился лицом: я сразу увидел это изменение лица в белесом пространстве зеркала напротив. Он как бы принюхивался к чему-то, приподняв голову вверх, сощурив глаза, сморщив седые брови, еще сильнее оттопырив обиженную нижнюю губу.

– А ведь я стриг вас раньше, молодой человек. Я таки не могу в этом даже сомневаться! – сказал он и отошел в сторону, чтобы внимательно посмотреть мне в глаза.

– Я не знаю, – честно признался я. – Здесь я у вас первый раз, это точно.

– Нет, не здесь! Там. Дома. Я точно работал с вашей головой, и вы даже можете со мной не затевать бессмысленный спор!

Я пожал плечами.

– Вы когда-нибудь были в Гомеле? – не унимался старик. – В Гомеле нет никого, кто бы не помнил Яшу, молодой человек! Я имел свой салон прямо на вокзале, и даже приезжие чиновники из Минска стриглись только у Яши! А почему? А потому, что Яков Соломонович Кацнельсон – это почти, как Яша Хейфец! Только тот пиликал своими пальцами на скрипочке, а Яша, которого вы сейчас видите в этом засранном мухами зеркале – делал такие прически, что люди спе-ци-ально приезжали к нему из Минска! Из Минска, молодой человек!

Я не знал, что сказать бесноватому старику. Я один раз действительно был в Гомеле, но вряд ли я стригся там. Я был в Гомеле два дня, чтобы познакомиться со своими родственниками, которых я не видел ни до, ни после. Странным образом, мне стало вдруг стыдно, что я так плохо относился к своим гомельским родственникам, что провел у них всего два дня, с трудом перенося их суетливую заботу. Они все были очень старые люди и точно уж умерли. Я даже никогда не поинтересовался, живы ли они еще. Странно: меня никто не обвинял, но вдруг захотелось оправдываться.

– Нет. Я думаю, что вы ошиблись. Я никогда у вас не стригся.

– Он мне будет говорить! Это совершенно исключено! Я могу вам поклясться на что угодно. Вы просто не помните, что делали у меня прическу, но Яша не может ошибаться, потому что Яша мастер, – он показал мне свои руки. – Вы можете себе думать, что хотите, но эти руки помнят голову, которую они стригли! Чтобы вы, конечно, были здоровы, но если вы имеете такую память в таком возрасте, как у вас, какой же будет тогда цорес, когда вы станете старым и больным, как Яша? Хотя, конечно, кто же помнит на свою голову какого-то парикмахера? Азохен вей, Яков! Что ты о себе думаешь? Что ты – барон Ротшильд?

Яша явно во мне разочаровался, быстро сделал свою работу и с какой-то осторожной брезгливостью принял от меня деньги.

Я вышел в осенний Бостон. Тяжелые желтые листья покрывали трамвайное полотно. Озябшие студентки перетаптывались в своих одинаковых замшевых сапожках и шмыгали красными носами. Они были похожи на маленьких птичек, которые жмутся друг к другу на проводах, явно уже сожалея о своем решении не лететь на юг.

Я шел вдоль трамвайной линии и вспомнил железнодорожное полотно. Утренний вокзал в Гомеле, бессонную ночь в плацкартном вагоне, запахи чужого города. Я вспомнил, как отразилось мое лицо в зеркальной витрине парикмахерской. Мои свалявшиеся растрепанные волосы, которые вряд ли вызовут одобрение моих престарелых местечковых родственников. Да! Я вспомнил! Все вдруг закружилось в моей голове, как при быстрой обратной перемотке фильма. Именно так! Утро, вокзал в Гомеле, мое серое лицо и свалявшиеся волосы: волосы человека, который провел бессонную ночь в плацкартном вагоне медленного пассажирского поезда!

Я вспомнил, я вспомнил, как неохотно повернулась в моей голове эта ленивая мысль о том, что нужно бы подстричься; что нужно бы выглядеть аккуратно для этих стариков, которые провели детство с моим дедом! Я вспомнил, как открыл дверь со звоночком, и сутуловатый, невысокого роста мастер, повернувшись ко мне лицом, спросил: «Что мы будем делать с вашей головой, молодой человек?»

Ирина Кадин Где старушки гоняют на мотороллерах