Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Затем моя мнимая тётя стала расспрашивать меня обо мне, о том, как я жил все эти годы — в Риме и, как все думали, в Венеции. В частности, она поинтересовалась, для каких целей я сделал татуировку, которую она видела у меня во время посещения бани, и что она значит. Я честно ответил ей, что наколол этот рисунок по-пьяни, от балды попросив изобразить то, что пришло в голову, и толком не понимал её смысла. Вскоре разговор стал уже настолько откровенным, что я вновь рискнул сказать правду.

 — Что ж, весьма неожиданное заявление, — наконец, с некоторой усмешкой, ответила Ефросинья. — Мне кажется, ты нашёл бы прекрасного собеседника в лице моего брата — Павла Ивановича.

 — Почему ты так думаешь? Что затеял Павел Иванович? — с тревогой в голосе спросил я.

 — О, Павлуша большой любитель всякого таинственного, полгода назад, говорит, сумел вызвать дух нашего дальнего предка из далёкой Византии. Но никаких подтверждений тому у него нет.

 — Что ж, ясно, — кратко ответил я, но сам подумал, что, если «дядюшке» удалось вызвать дух кого-то из прошлого, то, возможно, ему также удастся вызвать таковой из будущего: мне страсть как хотелось узнать, как там Алессандро и Антонина, которые в последнее время меня не беспокоили по ночам.

Через две недели наступило Рождество по юлианскому календарю, как принято отмечать у нас в России. Признаюсь, несмотря на свой солидный возраст, я всё ещё испытывал тот детский восторг, которым сопровождался этот праздник. Несмотря на то, что главным праздником в России в моё время являлся Новый год, в нашей семье, благодаря моему доброму «фею-крёстному», тогда ещё — профессору Фёдору Михайловичу — Рождество и Пасха стали отмечаться более осмысленно. Крёстный всегда приходил к нам на Святках, дарил мне и сёстрам нехитрые, но ценные подарки и учил петь рождественские песни. А потом мы надевали маски лесных зверей и ходили по квартирам колядовать — «мы вам песню — вы нам конфету!». Правда, один раз мы забрели к очень злой бабуле, которая пригрозила вызвать милицию, и на этом наша невинная забава закончилась.

Но теперь-то нам никто не мог помешать, и я с радостью предвкушал, как наша бравая компашка «виртуозов» поедет на санях в близлежащие поместья петь за угощение. Что, хорошая идея. Я даже предложил Петру Ивановичу: «Давайте, мы с ребятами нагрянем к светлейшему?», на что лишь получил от него праздничный подзатыльник: «Думай, что говоришь!»

Торжественное богослужение проводилось по традиции ночью. Мы с ребятам — я, Стефано и Марио — поднялись на клирос, дабы вместе с мужским хором спеть всю литургию полностью. Признаюсь, это было ни с чем не сравнимое ощущение: за окном метель, в храме — полумрак и золотистый свет от лампад и подсвечников, я стою на клиросе с рукописными нотами в руках и сливаюсь с двумя мощными и высокими голосами «виртуозов» в одну торжественную песнь, прославляющую родившегося в этот день Господа. Все отрицательные эмоции отступили, и я чувствовал лишь безграничную радость и благодарность — за всё, что со мной произошло.

Единственное, о чём я немного жалел, то, что Доменика, из-за предрассудков того времени, не могла присоединиться к нашему пению, и без её тёплого и мягкого контральто хор звучал бедно — мальчишки-альты пели тихо и не слишком аккуратно, сказывалось отсутствие профессионального музыкального образования, которое Доменика теперь всячески пыталась восполнить. Впрочем, как назло, мои товарищи-итальянцы тоже остались в этот раз без своих самых благодарных слушательниц: у Ефросиньи и Степаниды имел место «запретный период», в течение которого девушки не могут посещать церковь.

Сразу после богослужения в большой трапезной зале состоялось праздничное застолье, на котором мои друзья с удовольствием отведали жареного гуся в яблоках, а я, не привлекая к себе внимания, просто закусил стакан пряного взвара восхитительной яблочной пастилой — десертом, который, между прочим, активно импортировался из России в Европу и очень ценился сладкоежками галантного века.

Но «гвоздём программы» на праздничном столе был вовсе не гусь и не всё остальное, а самый настоящий… ананас. Да-да, ароматный, золотистый ананас, посреди суровой русской зимы. Неужто купцы из Африки привезли? Но, как выяснилось, всё было гораздо проще: тропический фрукт прислали в подарок Фосфориным родители Евдокии Матвеевны, знатные бояре, у которых была своя личная фруктовая оранжерея. На самом деле, подобные вещи часто практиковались в те времена среди аристократии, это только Фосфорины в этом плане отличились: Пётр Иванович пожалел денег на этот огород в зале, поэтому в оранжерее Ефросинья выращивала розы, а мы все были вынуждены в пост питаться одними грибами, которые к Рождеству уже настолько приелись, что стали вызывать отвращение.