Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Тут все просто опешили, а Ефросинья, воспользовавшись моментом, вытащила ребёнка из корзины и, бережно прижав к груди, унесла к себе в комнату — показать «киндер-сюрприз» своему благоверному, Марку Николаичу. Тот, к слову, уже выполз из комнаты — в одной рубашке до колена и с кошкой на руках, с недоумением уставившись на супругу с ребёнком.

 — Радость-то какая! — воскликнула Ефросинья по-итальянски, показывая «подарок» мужу. — Господь послал нам с тобой дитя!

Через час новоявленный «папаша» ворвался к нам с Доменикой в комнату, прервав наше музыкальное занятие, и восторженно делился впечатлениями о том, как «юная синьорина изволила описаться», хвастаясь мокрым пятном на камзоле.

 — Как вы назовёте девочку? — поинтересовался я у Дури.

 — О, мы выбрали ей прекрасное имя — Natale, в честь Рождества, — с лучезарной улыбкой ответил Марио.

Так, в первой половине января в нашей большой и дружной семье появилась Наталья Марковна Дурова-Фосфорина, приёмная дочь Ефросиньи Ивановны и Марка Николаевича.

====== Глава 75. Премьера в домашнем театре и новые интриги ======

Первого или, по новому стилю, четырнадцатого января должна была состояться долгожданная премьера оперы «Aurora, addormentata nel bosco», поставленная по мотивам сказки Шарля Перро, на музыку маэстро Кассини, на либретто и стихи князей Фосфориных. Спектакль был приурочен к празднованию Нового года и крестин Наташи Дуровой-Фосфориной. Само действо состоялось на сцене усадебного домашнего театра — небольшого квадратного здания с бежево-розоватыми стенами, не примыкающего к главному корпусу и находившегося в глубине парка. Спектакль был давно уже отрепетирован, костюмы сшиты лучшими портными в усадьбе, декорации и машины спроектированы местными ведущими инженерами — мной и Стефано Альджебри, который, надо сказать, не уступал своему брату в области технической механики. Казалось, всё было идеально, если бы не тот ужасный случай.

В один прекрасный день перед премьерой, когда я, устав от репетиций, уединился с Данилой и Гаврилой в предбаннике за стопкой водки, к нам явилась раздосадованная Доменика и, не обращая внимания на остальных, бросилась мне на грудь и заплакала. Князья в ужасе уставились на нас, а я жестом попросил их покинуть помещение — поймут, раз тут такое дело! Но они не поняли и остались наблюдать за семейной драмой.

 — В чём дело, любимая? Кто тебя обидел? — обеспокоенно спросил я по-итальянски, продолжая гладить Доменику по спине.

 — Алессандро, это ужасно! Я пришла к себе в комнату после урока и… Сандро, Сащья! Струны на моей скрипке вырваны! Вырваны варварски!

 — Что?! — вот тут я уже обалдел от ужаса. — Кто это сделал?

 — Я не знаю, — всхлипывая, отвечала Доменика. — Кто поднял руку на мою любимую скрипку, на живую душу деревянного инструмента!

 — Не расстраивайся. Скрипку мы починим, негодяев накажем. Любимая, не расстраивайся. Сейчас не время для этого, надо готовиться к нашему триумфу.

Да, я долго успокаивал любимую, долго пытался доказать ей, что всё хорошо. Но я сам чувствовал, что — нет, не хорошо. Что-то не то происходило, и я не мог понять, что. Появилось такое же точно ощущение, как тогда в Риме, когда Сильвио начал планомерно и целенаправленно копать под Кассини. Но у него-то был карьерный интерес, а здесь что? И, главное, кто? Кому вдруг пришло в голову начать пакостить Доменике?

 — Так в чём дело-то? — наконец поинтересовался Даниил Петрович. — Что у твоей ненаглядной случилось?

 — Кто-то скрипку испортил. Выяснять, кто именно, будем после спектакля, — пояснил я.

 — Варвары! Такой сладкозвучный инструмент — и нате вам! — вскипел Даниил Петрович. — Найдём негодяя — непременно розгами отходим!

Наступил день премьеры. Не могу передать словами, какой ужас творился за кулисами перед началом спектакля. Все присутствующие «виртуозы» словно с катушек съехали: я сидел в углу в платье Малефисенты и скрипел зубами, а когда явился Стефано и сделал мне комплимент: «Отлично выглядишь! Настоящая фея!» — я просто на него наорал и послал в одно далёкое и глубокое место к кикиморе болотной. Потом, правда, извинился и пообещал, что больше так не буду. Сам Стефано не отставал, крутился перед зеркалом и проверял, какого цвета у него язык, переживая, что мало ли, простыл перед премьерой. Марк Николаич, перенервничав, устроил истерику, вопя, что корсет колется на спине, и грозился выйти на сцену в одной рубашке, а Ефросинья, устав слушать вопли, зарядила ему пощёчину — хорошо, Ирина Фёдоровна, живое воплощение Домостроя, не смотрит! Дури заплакал, а сентиментальная супруга обняла его и принялась жалеть.