Программист в Сикстинской Капелле

Я просто вынес крысу на улицу, за калитку, подальше от дома, и оставил там. Надеюсь, больше нас не побеспокоит.

Когда я вернулся, Доменико уже сидел за столом и пил кофе, закусывая омлетом.

— Синьор, что я вижу, вы пьёте кофе? — я не удержался, чтобы не подколоть его в очередной раз. — Он же вреден для связок.

— Это сопранистам вреден, а мне нет, — улыбнулся Кассини.

— Ладно, я пошутил. Приятного аппетита, синьор, — ответил я, садясь за стол напротив Доменико.

— Поторопись, Алессандро, а то твоя полента остынет, — с едва заметной усмешкой сообщил синьор Кассини. Я, в свою очередь, вообще засмеялся — было из-за чего.

В понедельник синьора Кассини приготовила поленту, но Доменико с Эдуардо напрочь отказались это есть. Бедная синьора совсем было рассердилась:

— Пока не съедите поленту, никакого варенья!

Но тут явился «супергерой» Алессандро и избавил страждущих юношей от «жуткой» кукурузной каши, которую Эдуардо всё это время пытался выбросить, но Доменико, как правоверный католик, не давал ему этого сделать, а сам с несчастным выражением лица героически пытался запихнуть её себе в рот.

В итоге я съел три порции поленты и попросил ещё добавки, поскольку предыдущие два дня воздерживался от трапезы, сославшись на больной желудок, хотя это был лишь предлог: дело в том, что большую часть любых, даже овощных блюд итальянки из Рима готовили на растопленном струтто или, в лучшем случае, на жире от прошуто, что для махрового вегетарианца оказалось просто ужасной новостью. (В этом смысле мне гораздо больше импонировала тосканская кухня, в которой использовалось касторовое масло).

Поэтому ничем не заправленная полента пришлась тогда как раз кстати. Надо сказать, синьора Кассини так обрадовалась, что пообещала в следующий раз приготовить поленту специально для меня и позволила нам съесть немного вишнёвого варенья на десерт.

— Кота бы вам, — посоветовал я Доменико, сидя за столом.

— У меня был когда-то кот, — с грустью ответил Доменико. — Серый, пушистый такой. И немного странный: питался овощами и зеленью, прямо как ты. А ещё дрался с метлой. Жаль, помер бедняга от старости. Почти двадцать лет прожил, я его с детства помнил.

— Сочувствую, но согласись, он прилично пожил, — ответил я. — А новый тебе точно не повредит, раз ты так крыс боишься.

— Пауков я тоже боюсь.

— Их-то зачем бояться? Пауки полезные насекомые.

— Всё равно боюсь.

— Кстати, а где наш великий «виртуоз» Майорано? Уже на репетицию пора, а он даже завтракать не спускался.

Мы поднялись в комнату и осторожно подкрались к кровати. Гаэтано был с головой замотан в одеяло и не проявлял признаков жизни.

— О, нет, только не это! — в ужасе прошептал Доменико.

— Не делай выводов раньше времени, — сказал я, поскольку уже заметил неладное.

Дотронувшись рукой до одеяла, я резко сорвал его со «спящего» и… был немало удивлён, обнаружив в кровати лишь возвышение из подушек, обтянутых простынёй. А самого «виртуоза» и след простыл. Окно в комнату всю ночь было открыто, вот он и сбежал.

— Артист. Нет бы по-человечески уйти, со всеми попрощавшись и сказав спасибо, — усмехнулся я. — Что ж, зато никто не мешал мне петь цифры.

— Ах, вот оно что. Я был в ужасе, когда услышал твою распевку, хотел прийти и сделать выговор за такое исполнение, и я бы это сделал, если бы не ужасный серый монстр, который явился, чтобы довести меня до обморока. Однако нам в Капеллу пора.

— Смотри, Гаэтано оставил записку, — сообщил я, поднимая листок с подушки. — Адресовано тебе.

Доменико взял письмо и начал читать его вслух:

Дорогой маэстро Кассини!

Нижайше благодарю за гостеприимство и великолепное пение, что я слышал вчера утром.

Синьор! Я ещё и ещё раз призываю вас — пока вы ещё относительно молоды, не закапывайте свой дар в стенах Капеллы, дайте ему засверкать всеми гранями на оперной сцене. Поверьте, действительно стоящих голосов теперь мало, и это весьма прискорбно. А вам повезло обладать именно таким.

Поэтому, завтра, после премьеры, вы просто обязаны подойти к маэстро Сарро и познакомиться с ним лично. Я уже сообщил ему о вас. Маэстро будет вас ждать. А не придёте — я лично вызову вас на дуэль, не будь я Каффареллино, величайшим певцом Европы!

— Какой скромный парень, — с сарказмом заметил я.

— Это невозможно, зачем он вообще про меня говорил, — закатил глаза Доменико.

— Всё нормально. Пойдём к композитору вместе. Ты будешь петь, а я громко восторгаться твоим голосом.

— Да ну тебя, теперь мы действительно опаздываем!

На перерыве в Капелле я сидел на скамье и пытался придумать новые задачи для Эдуардо. Но мои размышления прервал внезапно появившийся в поле зрения Адольфо Ратти. Сопранист присел рядом со мной на скамью и тихо, вкрадчиво спросил:

— Синьор Фосфоринелли, не желаете ли булочку с оливками? Моя сестра Клариче испекла утром.

— Благодарю, — ответил я. — Но я совсем не голоден.

— Клариче сильно расстроится, если узнает, что сам великий солист Фосфоринелли отказался пробовать её шедевр.

— Хорошо, из уважения к вашей сестре я попробую, — ответил я и собирался убрать булочку в карман, но Ратти замотал головой: