Программист в Сикстинской Капелле

Ну конечно, думаю, особенно такие как Адольфо Ратти. Ангелочек с характером тролля.

— Это временное явление. До сорока лет выглядишь как мальчик, а после — как восьмидесятилетний дед. Сморщенный, с жёлтым лицом, трясущимся голосом и ужасным характером. Нужен вам такой муж?

— Синьор, не думайте, что я маленькая девочка, которая ничего не понимает. И прекрасно знаю, почему меня даже кастрат не хочет взять в жёны. Я вызываю лишь брезгливость и отвращение.

— Вы не правы, синьорина. Честно, не правы. Вы не виноваты в том, что с вами сделал этот негодяй. Но даже если и виноваты, осуждать вас за это не в праве никто.

— Не называйте синьора Прести негодяем.

— Почему вы защищаете Алессандро? — удивился я, ожидавший, что Чечилия возненавидела Прести после того случая.

— Почему нет? Он ведь тоже человек, ему тоже хотелось любви.

— С маленькой девочкой? Но это преступление! — справедливо возмутился я.

— Я не маленькая девочка. И я… его понимаю. Хоть я и не любила его как мужчину, я понимала его как друга, как человека, который не заслужил такого отношения со стороны окружающих.

Признаюсь, я был восхищён неожиданно обнаружившейся мудростью этой юной особы, которую все считали легкомысленной.

— Но если вы, как утверждаете, любили его как друга, то зачем же… простите, — мне неловко было об этом говорить, но я должен был хоть как-то построить диалог с Чечилией, внезапно перескочивший на неприятную тему.

— Потому что он нуждался в любви и ласке. У синьора Прести никого не было. Его мать, так же как и моя, умерла, давая ему жизнь. Брат погиб на дуэли. Остался только отец, безумный маэстро, который преподавал скрипку в Неаполитанской Консерватории и ставил какие-то опыты в подвале. Строгие законы Ватикана не позволяли Алессандро создать семью, обрекая на вечное одиночество. А вы знаете, что значит одиночество для такого открытого, жизнерадостного и общительного человека, как синьор Прести? Сопранист зачастил в наш дом, зная, что здесь ему будут рады. Отец приютил его как родного и доверил обучать меня пению, в надежде, что сможет потом выдать меня за одного старого венецианского аристократа, обожавшего женский вокал. Алессандро приходил ко мне днём, садился за клавесин и играл гаммы, а я старательно их повторяла. Иногда он в шутку сравнивал мой голос с голосом Доменико…

Неужели это и Прести заметил? Значит, я не такой уж помешавшийся псих.

— Как-то вечером он пришёл ко мне заниматься. Отец и братья ушли в театр, Анна с детьми была у родителей, а бабушка… Впрочем, она совсем плохо слышит. Прести в тот вечер показался мне немного расстроенным, а мне во что бы то ни стало хотелось его развеселить. Взяв в руки кастаньеты, принадлежавшие ещё моей прабабушке, я начала с ними танцевать.

«Какое изящество, какая грация», — шептал «виртуоз». Я прекратила танцевать и села к нему на колени, а Алессандро обнял меня за плечи.

— Вот же… слов у меня нет, — возмутился я, однако, ругая себя за лицемерие. Что, старый хрен, тоже непрочь обнять эту маленькую фею? Нет, на вот тебе, фигу под нос. Не про твою честь!

— Алессандро продолжал нежно обнимать меня и шептать на ухо. А потом он заплакал… Как маленький мальчик, от безысходности и обиды на весь мир. Он не был виноват в том, что с ним сделали.

Чечилия замолчала, о чём-то задумываясь.

— Потом он прошептал: «Никто не понимает меня, никто не видит и не слышит моих чувств и не разделяет их». На что я ответила: «Я готова разделить их с тобой». Я видела этот жуткий шрам, который запечатлелся на всей его жизни. Видела боль в его глазах. Отдаваясь полностью в распоряжение этого человека, я понимала, что для него это, возможно, единственный шанс хоть немного приблизиться к тому, что испытывает в таких случаях мужчина. Всего несколько капель на простыне… Всего несколько капель… горьких слёз сопраниста.

— Да уж, бедный человек, — вздохнул я, удивляясь внезапно проснувшемуся в моей эгоцентричной душе состраданию. — Но теперь душа его, надеюсь, получила долгожданный покой.

— А это ещё как сказать, — с какой-то странной интонацией произнесла Чечилия.

— Я вас не понимаю, — ответил я.

— Это не факт, что Алессандро умер. Ни у кого нет доказательств.

— Постойте, но ведь когда я только попал в Капеллу, мне сообщили, что Прести повесился.

— Это одна из версий. К слову сказать, не самая вероятная, — оказывается, композитор познакомил свою дочь не только с основами комбинаторики, но и с теорией вероятностей. — Алессандро не из тех, кто добровольно бы окончил жизнь в петле. Он слишком любил жизнь и не упускал ни одной возможности, чтобы получить от неё всё.

Вот так поворот. Это же надо быть таким редкостным ослом, чтобы поверить словам первого попавшегося человека. Будь то даже капельмейстер.

— Кто его видел последний раз?

— Кто-то из хора. Но я не знаю, кто. В тот день Карло и Стефано вернулись с мессы и поведали о случившемся нашему отцу. Он тоже считает версию с самоубийством глупой.