Прогресс

Второе орудие молотит в том же темпе. Другое дело, что их сорок, а нас только двое, и они уже увидели нас и тоже открыли огонь. Кое-кто из них остановился, чтобы вести огонь прицельно в нашу сторону. Танк на ходу стреляет только в небо или для устрашения. Когда танк остановился и развернул орудие на тебя, он перестал быть мишенью. Значит, ты опоздал, и в данной дуэли не надо прикрываться пистолетом. Никто не будет ждать, когда ты съешь свои черешни. Можно еще успеть сделать выстрел первым. Кажется, мы успеваем сделать это. Башня танка конвульсирует. Следующий снаряд закрывает видимость победы, но мы знаем, что этот объект для нас уже не является целью. Мы успеваем выйти на прямой выстрел. Это уже ближе, чем 600 метров. Здесь лупи прямой наводкой, не промахнешься, потому что танк не бывает ниже двух метров, и, когда цель находится на горизонте орудия, промахнуться сложно. Жаль только, что их было сорок, а нас только двое.

Не забудьте, что мы все это только представили. На самом деле батальон, о котором говорилось выше, просто улетучился. О нем никто не знает, никто не ведает о том, что он был. Сколько подсолнухов осыпалось в полях российских, а какие всходы были бы, да травой поросли.

– Да не в траве дело то и не в болотах, а в других совершенных мыслях, о которых нам еще додуматься надобно, – как любил поговаривать мой любимый дед Матвей, всю жизнь провоевавший, от Святого Георгия до Красной Звезды на грудь получивший. Член ВКПб с 1914 года порвал в 1943 году свой партийный билет и жирно плюнул на стол секретарю Райкома.

Исковерканное танковыми гусеницами тело обер-лейтенанта Отто фон Оверштаг подобрала похоронная команда. Об иных потерях со стороны немецких частей на данном участке фронта ничего не известно.

Венечка пришел в себя от стука в бокале, на дне которого болтался продолговатый металлический предмет, похожий на винтовочную пулю.

– Что это? – спросил он.

– Это то, чем хотел убить твоего отца немецкий снайпер обер-лейтенант Оверштаг, – объяснила Негритянка и потупилась, наливая в стакан настоящий вискарь из фирменной бутылки.

– Мне про это ничего не рассказывали, к чертовой бабушке ваши штучки, – возмутился Венечка и выплеснул содержимое в камин.

– Можете ругаться сколько угодно, я сделаю еще раз то же самое. Вы переписывайте то, что перед вами, ругаться позволяется. Вам вообще можно все, что угодно, только в этой комнате и, если вы этого очень захотите.

– Ничего я не хочу в вашей комнате, побыстрей бы конец этим бумагам. Не знал никого, и знать не хочется. Понаехали тут всякие, прохода нет, – повернул он голову в сторону Негритянки и получил здоровенную оплеуху от руки, неожиданно вылезшей из серванта под звон ликующего хрусталя, нагло разливающего мадеру в искрящиеся бокалы.

Форточка дважды хлопнула и прикрылась. Свет пригас, загорелась настольная лампа бод абажуром и тихий, но убедительный голос, произнес:

– Не вздумай с левой писать, линейкой по перстам получишь, а то мода у вас всех тут началось… Левшей развели, а лошадь подковать некому.

Взвизгнула плеть, и левая Венечкина рука к столу напрочь приросла, а правая взялась за перо.

Перо оказалось гусиным. Чернильница из настоящего камня. Каждое неловкое движение оборачивается кляксой. Кое-как выводить начал, по пальцам бьют. Пальцы скрючились от луппердона, закорявились от невозможности того, что писать не привык гусиным пером, а простой к простой авторучке приучен. Лучше всего взять топор, потому, что никто здесь не знает, что такое авторучка, – пролетело в Венькиной голове, – и отрубить себе руки, но, если отрубить себе одну, кто в одиночестве отрубит вторую?

– Это специальное приспособление нужно изобретать, – булькнул Флакон, доливая фужер остатками мадеры, – проще всего согласиться с предложенным и сконцентрироваться для изложения определенных слов на листе бумаги данным образом, исключая все остальные. Можно сделать то же самое путем кисти и красок, еще есть множество способов, и все они, поверьте, будут прекрасны, только тебе нельзя этого сделать, – продолжал Флакон, панибратски переходя на "ты", – без пера, чернил, руки и головы с глазами, упертыми в чистый лист бумаги, который через секунду будет уже не просто листом, а документом, несущем информацию в виде знаков, оставленных путем нажатия чернильного пера.

Ну, попал… Прав был дядя Федор со своей поговоркой "Не пей Столичную с утра, весь день икотой омрачится», – примерно так пролетело в голове Венилина с добавлением отдельных связующих слов, значение которых имело в себе своеобразие одного материального предмета в многообразном его понимании, во всех падежах, склонениях и спряжениях частей речи и междометий русского языка.

Сколько судеб состоялось в судебном направлении, когда определенное перо начертало слова на обыкновенном листе бумаги… Сколько не состоялось того, что могло состояться, по вине одного росчерка пера, начертанного на простом листе бумаги.

Между тем, Флакон перелил содержимое бокала в себя, причем количество мадеры в его чреве удвоилось. Он придвинул второй фужер и наполнил оба: