Прогресс

Какое, на хрен, перо, – подумал Веня, – лучше бы я страдал запором и никогда не ходил в ваши ясли. Его рука автоматически потянулась к сапогу, где всегда был запрятан финарь, Венькина гордость, доставшаяся ему из предыдущих поколений. Прадед, говорят, воевал с финнами, имея не последний чин в Красной Армии. Потом вернулся с войны и застрелился. Тесаком этим, по приданию, записку приколол к косяку. Не могу, мол, стерпеть позора, как просрали нашу дивизию сопливым чухонцам. Венькина бабушка рассказывала, что памятуя о такой незадаче с учетом недавнего горького опыта прямолинейной стратегии и тактики открытого боя, ровно через восемь лет от начала финской кампании, евреи образовали свою собственную страну и перестали лезть к скандинавам, опустившись до обоснования Земли Обетованной на крайнем севере континента Африканского. В результате многократных переделов многочисленных государств и одной крупной державы между чухонцами и Африкой, образовалось пространство, которое потом обзывали по-разному, и до сих пор никак не определят, как называть. Один говорит на ЯТЬ, а другой на ЫТЬ. Но есть там пятна, у всех называется родимые. Это если на карту посмотреть в целом, а если на каждого, кто населяет все это пространство, в отдельности взглянуть, то у каждого такое пятно обнаружится. Причем, от этой метины отделаться невозможно, и передается она по наследству из поколения в поколение. Только от наследства отделаться можно, если оно не устраивает, а от этого дара никак не избавиться. Татуировки делают всякие, чтобы скрыть, а пятнышко остается. «Про это пятнышко поговорить следует», – настаивала бабуля, – «потому что на каждом теле живом есть такие пятна, попробуй срежь и заражение крови получится, а значит гибель этому телу предстоит».

– Тут бородавку никак не выведешь, – почесался Венечка, плюнув на свое запястье, – ты, Негритосина форточная, чего добиваешься?

– Мы люди подневольные, – отвечает она, – всю свою жизнь в рабстве, то на одной планете, то на другой, то червем представят, то каракатицей, самое интересное в том, что превращают меня в такое создание, о котором у вас на Земле понятия не существует и зовут меня Никак.

– Слушай, Никак, можно я отделаюсь от всей этой переписки?

– Можно. Ты парень толковый, – достает она из бара запыленную бутылку, – давай шмякнем молодого винца 1800 года.

– Меня от молодого вина пучит, – заупрямился Венечка, а про себя думает: Какой мужик откажется от такого предложения. Хоть и басурманка, хоть и черная, но говорит по-нашему. А в выпивке, что главное? Поговорить, хоть с бабой, хоть с мужиком. С бабой-то, конечно, последствия всякие предвидятся, разночтения мысли могут произойти… Но Флакон движения характерные показывает, давай, типо, не дрейфь.

Осенился Венечка крестным знамением, стер чернила с пальцев

– Давай, откупорю....

Байка из бутылки 1812 года

Понятия не имею, о чем говорили вы раньше, но когда мы сошлись с французами около Крымского, было не понятно, кто кого бьет. Дело было заведомо продумано. Войска Мюрата шли вдогонку наших обозов и предвкушали сладкую добычу во всех отношениях. Никто из них даже не предполагал, что на пути к Москве может возникнуть какое-либо сопротивление со стороны регулярных войск, разгромленных при Бородине.

Наши отступали в полном порядке, признав поражение и шли, понурив головы туда, куда ведут. Настроение в войсках ниже среднего. Кого не спроси плюются. Всякий понимает, что товарищи зазря не пропали, но боевой кураж испарился, как лужа под солнцем в жаркую погоду. Обозы еле плетутся, кони исчахли, в душе полная хмарь.

– Плетемся, – бормочет один пехотный, комкая заскорузлыми пальцами фуражную бескозырку, – тащимся от погони, и ждем, когда налетят конники французские, драпать надобно пошибче.

Что толку драпать, – подумал его сосед, подтянув панталоны и, уперевшись левой рукой об медный эфес тесака, разогнул, затекшую под ремнями ранца, спину:

– Что толку драпать? Налетят, подниму двумя руками над головой тесак, может не порубят. Упаду пред ними на колени, чтобы не губили понапрасну души наши.

– Слышь, Петруха, – тихонечко кольнул трехгранным штыком задницу товарища гренадер, – поди рядом.

– Че, тебе, – оскалился тот, и его кивер скособочился, демонстрируя на просвет дыру простреленного султана.

– Ни че, а у тебя в пожсумке много чего осталось?

– Пули есть из чего отлить, а порох отсырел совсем, а у тебя не так ли? – развернулся приятель, с досадой хлопнув по гербу медной бляхи кожаного пожсумка.

– У нас тобой темляки одного окраса, – дернул гренадер за ленточку на эфесе тесака, расцветка которой определяла их принадлежность к Первому батальону Первой гренадерской стрелковой роты, – мы с тобой ни одну пару краг стоптали бок о бок. Давай вместе держаться.

– Мы и так оба двое не разлей вода, – хмыкнул Петруха, – ты че, Серьга, шрапнели объелся? Темляк к темляку, штык к штыку, получается рота, из роты батальон складывается, дальше полк выходит. В каре стали, какая лошадь нас пропрет.