Прогулка

И тут море начало волноваться. Запенились взбитые ветром белые барашки, и с крыльца красного трехэтажного псевдовикторианского дома он увидел, как на горизонте поднимается огромная волна – выше любого здания, куда ему доводилось заходить. Чайки в панике разлетались прочь с ее гребня, но вода захватывала птиц, подкатывая все ближе к берегу, заглушая их крики ревом надвигающегося бедствия.

Он ринулся вниз с крыльца сквозь кусачую траву на гребне дюны, пока не добежал до параллельных линий на песке, очевидно, начертанных для него неким жестоким божеством. Надвигалось цунами, готовое поглотить отмель. Бен залез рукой в мешочек и достал оттуда последнее семечко. Он швырнул его на мокрый песок как раз в тот момент, когда волна накатывалась на берег, собираясь обрушиться на него.

Огонь мгновенно объял весь берег, вздымаясь за слой облаков в стратосферу: стена пламени, бесконечная в ширину и в высоту. Бен рухнул на землю – горячий песок жег его, словно запекая двустворчатого моллюска. Он слышал, как огонь встал на пути волны, с громким шипением окутав все у него над головой клубами пара.

Вскоре стена пламени схлынула, и океан вновь обрел прежнее спокойствие, нежно лаская волнами берег. Клубы пара поднялись вверх и растаяли в воздухе, словно призрак цунами, – такие же зыбкие и полупрозрачные, как облачка у него над головой. Это последнее ему предупреждение. Спасительных семечек не осталось. Больше с тропы сходить нельзя. Он сел на песок, обхватил колени руками и опять начал плакать. Истерика накатывала, отступала и сейчас вновь поглотила его. Бен принялся негромким и хриплым голосом без устали повторять: «Я скучаю», – надеясь, что эти два слова, как сигнал, пронесутся сквозь атмосферу и долетят до его дома.

– Мне плохо, мне плохо без вас. Кто-нибудь… пожалуйста, кто-нибудь, помогите.

Но никто не отзывался. Тогда Бен вскочил на ноги и крикнул в небо:

– ЧТО ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НУЖНО?! КАКОГО ЧЕРТА?

Сил у него хватило только на это. Все свелось к вопросительным возгласам и обычной ругани. Не было ничего на этом берегу, не было никого в домах, не с кем было поговорить. Царившие вокруг неподвижность и безмолвие делали это совершенно очевидным.

Впереди он заметил небольшой изгиб параллельных линий, так что направился туда. И снова все казалось гораздо ближе, чем на самом деле. От всей этой великолепной видимости у него разболелись ноги. Прослойка между кожей и костями стерлась напрочь. Он походил на подушку, которую разорвали, а потом вытрясли из нее все перья.

Подойдя почти вплотную к извиву тропы, он заметил рядом с одним из домов-призраков выцветший рекламный щит:

ДОМА В КОРТШИРЕ! НОВОСТРОЙКИ ВСЕГО ОТ 350 ТЫС. ДОЛЛ.!

Это и есть Кортшир. Нет ничего в этом Кортшире.

Вот дура старая.

Кроссовки мешали невыносимо: промокшие, пропотевшие, провонявшие от всей этой беготни, погонь и бросаний волшебных семечек. Они вовсе не предназначались для такой бурной физической активности и расползались, как выброшенная со стоянки подержанных автомобилей старая покрышка. Он скинул их и стянул носки, задубевшие и побуревшие (как могло столько грязи собраться на их нижней поверхности внутри кроссовок?). Потом зарылся ногами в песок и поерзал ими. Высохшая травинка уколола ступню, как иглой. Чертова трава. Чертова тропа. Чертово все на свете.

Километра через полтора тропа наконец вильнула чуть влево, ведя еще к одному летнему дому-призраку, на этот раз выше остальных. Может, там найдется новая обувка. Бен бросил кроссовки и носки на песок, затем свернул и босиком взбежал по присыпанным песком ступенькам крыльца. Шедшие по берегу параллельные линии расходились, словно открытый рот, давая-таки ему разрешение спокойно обследовать владение. Дом оказался незапертым. Бежавшие из Кортшира люди – если люди вообще здесь когда-то жили, – наверное, очень торопились.

И снова пустые гостиная и кухня. Краны – мертвые. Ящики – пустые. Он обыскал дом в надежде найти хоть какие-то припасы, чистые носки или обувь, но без толку. Рядом с панорамным окном во всю стену, выходившим на море, стоял небольшой приставной столик с большой вазой. Ваза была пуста. Бен схватил ее и швырнул в окно. Если он не может ни с кем поговорить, то найдет другой, более мощный способ самовыражения. Он срывал со шкафов дверцы и бросал их на пол. Из туалетного бачка в ванной отходили трубы, и он вырвал их из стены. Он разбил все, что можно было разбить. Кто это увидит? Кому какое дело? Потом Бен поднялся наверх и вырвал все столбики кроватей из каркасов, успокаивая объятую ужасом душу хрустом и треском ломаемого дерева. Когда все кончилось и разбивать было нечего, он сел, пожевал немного хлеба из рюкзака и отключился, лежа на бревенчатом полу.