Прогулка [СИ]

Девушка повернула светлое лицо, такое спокойное, почти равнодушное. На ней сегодня было другое платье, наверное, как раз то, в котором ее нашли, догадалась Кира. Очень короткое, в крупные розы, обведенные золотой люрексовой ниткой. Слишком короткое. Ноги такие — слишком красивые. И чересчур глубокий вырез, открывающий ключицы и половину груди. Господи, с тоской вспомнила Кира свои дурацкие вещички того времени, когда уже вырастаешь, а в голове сплошная каша, и ни капли ума. Все эти зазывные мини, ну ладно мини, но и вырезы сиськами наружу, пошлая красная помада, жирная тушь и яркие тени с блестками.

— Радуга над водой — это так красиво, — сказала Катя. Тонкая рука поднялась, плавно очерчивая часть дивного пейзажа, — а еще когда дожди идут полосами, и их просвечивает солнечный свет.

— Он тебя обидел. Он не хотел. Потому что не знал, как с тобой быть, понимаешь? Ты можешь его пожалеть, Катя? Он мучается.

— Я тоже мучилась, — спокойно поделилась Катя, — но это прошло, я теперь там. Меня никто не обижает. И столько цветов. Красивое все.

— Для тебя прошло. А для него нет!

Катя перевела на взволнованную Киру глубокие серые глаза, такие спокойные.

— Ты с ним говорила. Ему уже легче. Я знаю. Всегда легче, если расскажешь, поделишься. Да ты ведь знаешь сама.

— Я…

Кира открыла и закрыла рот, как рыба, вытащенная и ищущая родной воды вместо раскаленного злого воздуха. Она издевается? Говорит о том, как полегчает, если поделишься. Ей, Кире, которая сумела справиться одна, совершенно одна, не делясь ни с кем.

Нет, сказала ей голова, успокойся, Кира, она не издевается. Она умерла. А ты жила свою жизнь. Хочешь с ней поменяться?

— Можно ведь просто пожалеть, — сказала уныло и без надежды, — просто так. Ну…, - и она повернулась к молчаливой собаке, — Хати! Скажи ей!

Хати подумала и солидно лайнула. Помахала хвостом-баранкой и лайнула снова. Девушка Катя засмеялась от неожиданности. Обойдя Киру, плавно присела, погладить большую башку. И вставая, помахала рукой далекому силуэту в распахнутых дверях халабудки. Степан поднял руку, медленно. Подержал ее так и качнул, маша в ответ. Солнце уронило на виноград яркую полосу света. И ступая внутрь, он закрылся, отрезая себя от внешнего мира.

Кира прислушалась ко всему. Но ничего, вроде бы, не изменилось. Кричали высокие чайки, плескала под сваями вода, Хати колотила хвостом по доскам.

— Благодарю тебя, легконогая Кира, — девушка склонилась в церемонном реверансе.

— Ты не пойдешь к нему? Он там совсем один.

— Мне нельзя. Я в другом месте, ты видела. Но теперь все хорошо. И он не один. Уже нет.

Они помолчали. Кира чутко слушала, с радостью понимая, она неправа. Изменилось. Еле заметно, плавно нарастая, менялось и продолжает меняться. Он там внутри, у него чай, сигареты. И виноград, такой красивый. Пролив. Лодка. Скоро вернется Хати, ляжет у ног. А дочь, которую он любит так сильно, что не сумел уберечь, помахала рукой, впервые с того ужасного дня. Может быть, изменения станут такими сильными, что они смогут и разговаривать тоже. Скажут друг другу то, чего не смогли втолковать, когда были живы. Оба. Вот почему он сказал — был Степан.

— Мне пора, — она вдруг срочно захотела позвонить Светке, а еще больше — маме, выслушать ее демонстративное молчание и тихую язвительность, на которую мама всегда была мастером, и в ответ, перебив, сказать, как любит.

— И коты, — подсказала Катя, улыбаясь, — они же голодные.

— Да. Спасибо тебе, Катя.

Девушка осталась на пирсе, а Хати пошла следом за Кирой, возвращаясь к хозяину.

— Кира, — окликнула та, — ни с кем сегодня не говори. По дороге. Пока не зайдешь домой.

— Почему?

Катя засмеялась:

— Увидишь сама.

14.05.16

В маленьком автобусе дуло по ногам, и еще из опрометчиво кем-то сдвинутой форточки. Кира, потерпев, сменила место, пока не набились на остановках люди, вернула тяжелое стекло обратно и скрестила ноги в сыроватых штанинах, сберегая тепло. Рассеянно глядя на обочину, полную травы, листьев на весенних ветках, беленых заборов и цветных ворот, думала. То перебирала мелочи новой встречи, то размышляла над советом собеседницы. А с кем говорить-то. Она уже полна и больше никаких разговоров, особенно с посторонними, вести не хочется. Вот только нужно купить хлеба. И молока. Считать ли беседой обычные фразы у магазинного прилавка?

На остановке готовились войти люди. Женщина с ярким пакетом в руках, двое мужчин в темных куртках. И совсем молодая девушка, полная, с белым лицом, усыпанным веснушками. От гладкой прически — волосы были забраны в тощий хвостик по воротнику плаща — лицо казалось совсем круглым, нездорово одутловатым.

Кира, спохватившись, убрала с пустого сиденья рядом с собой рюкзак, как раз, когда девушка проходила мимо уже занятых мест. Та помедлила, шагнула дальше и встала, покачиваясь в такт движению. Сиденье осталось пустым. У Киры заболела шея — так захотелось повернуть голову, посмотреть, почему же та не села, рядом. Но она не решилась, снова глядя в запотевшее, с брызгами недавнего дождя стекло. Но все же — почему?