Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

Получив диплом доцента, он немного растерялся. Что дальше? Диплом доктора наук, профессора, академика. И что? Потратить годы на одну единственную книгу. Стать ректором университета? Ректором гадюшника? Еще в аспирантуре его включили в резерв на эту должность, но он отнесся к этому равнодушно.

Он бросил читать фолианты немецких философов и перешел на романы французских экзистенциалистов, в которых все вертелось вокруг темы абсурда и пустоты. Это стало его новым мироощущением.

Благодаря работе в обществе «Знание» он получил возможность читать бюллетени зарубежной информации. Их было два: голубой и красный. Первый был для служебного пользования, второй – секретный. Он их прочитывал от корки до корки и знал больше других.

В феврале 1985 года ему дали три месяца отпуска для работы над докторской диссертацией в Московском финансовом институте.

Москва встретила его промозглой сыростью. По небу ползли рваные облака. У людей были болезненно-восковые февральские лица, как будто вампир высосал из них всю кровь.

Чтобы не терять времени даром, он обосновался в диссертационном зале Ленинской библиотеки. От бестолкового чтения слезились глаза, болел желудок и затекала спина. В буфете на первом этаже продавали сосиски с горчицей, сухой черный хлеб и горячий сладкий чай. Устав от чтения, он вынимал из папки белый лист бумаги и начинал писать.

В один из дней у Кремлевской стены хоронили генерального секретаря партии Константина Черненко. Библиотека находилась рядом с Красной площадью, и в читальный зал влетали похоронные гудки. Заведующая залом попросила всех встать и почтить память усопшего минутой молчания. Все встали, опустив глаза, чтобы скрыть равнодушие. Гудки не умолкали. Потом прозвучало обычное в таких случаях «спасибо». Все сели и уткнулись в свои книги. Никто даже не посмотрел в сторону окна.

Когда прозвучал последний гудок он не сразу смог разобраться в своих ощущениях. Вначале это было чувство невесомости, которое испытываешь лишь секунду, делая шаг на неработающий эскалатор.

Когда уборщицы открыли окна для проветривания, он почувствовал дуновение свежего ветра. Ветра перемен? На столе у соседа лежала книга Льва Гумилева «Конец, и вновь начало». Начало чего? По его спине пробежали мурашки. Он понял, что последний гудок разделил всех сидящих в этом зале на живых и мертвых[41].

Через две недели у него уже был готов текст диссертации. На первом листе сверху он написал ее рабочее название: «Как перейти к рыночной экономике, не угробив половину населения страны».

В один из вечеров ему позвонила Марсо и сказала, что звонили из ЦК Компартии Латвии и предложили ему прочесть несколько лекций в Сорбонне. Только что прошел пленум ЦК КПСС, Горбачев объявил перестройку, и весь мир хочет знать, куда пойдет Советский Союз. Через неделю он должен быть в Париже, и она высылает ему с проводником костюм, галстук и длинный светлый плащ.

Жванецкий как-то сказал за все свое поколение: «Никогда я не буду в Париже молодым». Еще лучше сказала заведующая кафедрой Московского финансового института, закрывая ему стажировку: «Париж стоит мессы, и конечно же, Париж стоит каких-то конспектов».

Он был в Париже молодым. И Париж стоил того. Он поселился в небольшой гостинице недалеко от Монмартра, в комнате под самой крышей.

Париж его ошеломил. Он балдел от столиков, выставленных на тротуар, от гостиницы на одного портье, от европейского завтрака в тесноте. От кафе в Латинском квартале, в котором часто завтракал Сартр. После лекций он изображал хемингуевщину, подолгу сидел в кафе, записывал впечатления в откидной блокнот, мелко, но часто выпивал. Все смешалось, как в калейдоскопе: Хемингуэй с его «Праздником, который всегда с тобой», Артюр Рембо с «Пьяным кораблем», Генри Миллер с «Тропиком рака», Камю с бунтующим человеком.

Он пообедал на Елисейских полях, о чем мечтал после прочтения «Праздника». Было дорого и невкусно. Но далеко впереди высилась Триумфальная арка, и этого ему было вполне достаточно.

Деньги заканчивались. Вечерами, выйдя из гостиницы, он спускался вниз к подножию Монмартра навстречу мигающей вывеске «Мулен Руж» в поисках бара подешевле.

Знаменитая Пляс Пигаль была больше похожа на ярмарку, чем на гнездо разврата. Стрип-клубы рекламировали вполне приличных женщин. На Рю де ля Веррери тусовались полчища геев.

В один из вечеров в приглянувшемся ему баре не оказалось свободных мест. Было лишь одно – за столиком, где уже сидела светловолосая девушка, похожая на сломленную неудачами актрису.

– Разрешите? – спросил он по-английски.

– Yа, welcome.

Когда он сел, она испытующе посмотрела на него.

– Ты русский?

После напряженного лекционного дня и бестолкового общения на английском он туго соображал и поэтому не удивился:

– А что?

– Я это сразу поняла. Лица европейских мужчин какие-то недоделанные, – она намотала на палец локон крашеных волос. – Ты, я надеюсь, при деньгах?

Он честно признался, что нет. Девушка сразу потеряла к нему интерес. Он тоже старался смотреть в сторону.

– Скучаешь? – спросила девушка, не выдержав молчания.