Прогулки на костях

Ему вспомнилось, что Томас Хьюстон писал, что самоубийство – не что иное, как точка в конце «Я больше этого не вынесу». Выбрать жизнь – значит открыть еще одну страницу, может тысячу страниц, текста, заполненного длинным фолкнеровским предложением с запятыми, скобками, двоеточиями, тире и другими не финальными знаками препинания.

«К черту эту точку, – подумал Демарко. – Я еще не дошел до конца своих страниц».

Глава сто девятая

Он лишь изредка поглядывал вверх, ковыляя от дерева к дереву с помощью костыля, сделанного из оторванной с дерева ветки. Костыль был короче как минимум на целый фут, чем нужно, но он помогал ему сохранять хоть какое-то равновесие. Он прыгал вперед на правой ноге, левая же при этом была в трех дюймах от земли. Затем резко дергал костыль, перенося свой вес на левую подмышку, где и был зажат костыль, а потом снова прыгал. Время от времени его левая нога опускалась и цеплялась носком за землю, и этот короткий контакт посылал резкий поток боли через подошву стопы в голень и коленную чашечку.

По пути какая-то его часть абстрагировалась от боли и отошла, чтобы смотреть на него со стороны – отстраненно, но с любопытством, а может, даже с толикой смеха. Такой опыт был ему не в новинку. Подобное случалось девять месяцев назад, когда он мчался через лес на звук выстрелов и знал, что Томас Хьюстон находится в непосредственной близости от места происшествия. А до этого – когда он несколько раз сидел в своей машине возле дома Ларейн и наблюдал, как она возвращалась домой с очередным мужчиной. А еще раньше – в те горестные минуты, когда он ждал, пока приедет скорая помощь и заберет Райана-младшего. Ну и десятки раз в детстве и подростковом возрасте, когда попадал под пристальный взгляд отца.

И все же ему всегда было странно наблюдать за собой с такого расстояния. Долгое время он считал, что с ним что-то не так – возможно, какая-то стадия социопатии. До обеда с Хьюстоном. Демарко спросил тогда с ноткой зависти в голосе, каково это – большую часть своей жизни заниматься богоподобной деятельностью, создавая и уничтожая людей.

– Иногда впадаешь в депрессию, – ответил Хьюстон, – и не знаешь почему. Чувствуешь себя раздраженным, взволнованным, нервы на пределе, и совсем не можешь понять причину. У тебя прекрасная жизнь, лучшая семья на свете – все, чего ты когда-то хотел. Так какого же черта ты так несчастен? А потом ты резко осознаешь: ты живешь жизнью своего героя. Все, что он чувствует, чувствуешь и ты. Он просто поселился в тебе, потому что в каком-то смысле он и есть ты, твое воплощение. У тебя есть свои эмоции, но его сильнее, они могут тебя подавить. И остается только одно – не знаю, отделиться, что ли, от своего героя. Ты должен отойти от него и просто наблюдать. Позволить ему страдать по тем или иным причинам. И постараться не обращать на него внимания.

И теперь, окруженный только деревьями и болью, Демарко был рад, что он не писатель. Обрадовался, что ему не нужно отстраняться так каждый божий день. И обрадовался еще сильнее, что он не был Богом. Восемь миллиардов душ вопят в твоей голове. Все это горе. Все это отчаяние.

Глава сто десятая

Казалось, сумерки наступили слишком рано. С другой стороны, он больше не мог доверять своему чувству времени. Боль будто растянула его. А несколько минут лихорадочного сна превратили его в пепел. В любом случае было уже слишком темно, чтобы продолжать путь. Его правая нога уже одеревенела от усталости, а левая подмышка была до крови исцарапана импровизированным костылем.

Ему казалось, что он преодолел уже очень большое расстояние, но он не мог сказать точно – слишком устал, а мозг был слишком затуманен. А ветер все усиливался, воздух становился душнее. В одно мгновение он промерзал до костей, а в следующее весь горел.

Он прижался к дереву, надеясь повернуться спиной к ветру, но тот был слишком хитер – он уходил то вправо, то влево, то низко пригибался, то поднимался обратно.

Демарко вытянул левую ногу и провел ладонью вверх-вниз по разорванным джинсам. Кровь засохла и превратилась в корку, залатав дыру. Он вспомнил, как мама гладила заплатки на его джинсах, когда он был маленьким. Он ненавидел заплатки. Ни у кого из других детей их не было.

Демарко не был голоден, но ужасно хотел пить. Он закрыл глаза, и в сознании снова забился рой мыслей. Они разбивались вдребезги и врезались друг в друга. Ни Джейми, ни телевизора, ни виски, ни пива. Ничто не отвлекало его от мыслей, кроме деревьев, земли и клочков неба. Щебет, скрип и щелканье. За листьями то вспыхивали, то гасли звезды.

Ему ничего не оставалось, кроме как отпустить все свои мысли…

Глава сто одиннадцатая