Прогулки одинокого мечтателя

Правда, среди бесчисленных обид и безмерных унижений, сыпавшихся на меня со всех сторон, тревога и сомнения время от времени колебали во мне надежду и возмущали мой покой. Неразрешимые противоречия вставали тогда в моем уме с большей силой и окончательно подавляли меня как раз в те минуты, когда, сгибаясь под тяжестью рока, я готов был погрузиться в отчаянье. Нередко услышанные мной новые доводы присоединялись к тем, что уже терзали меня, и подкрепляли их. «Ах! — говорил я тогда себе, в то время как грудь моя стеснялась до удушья,— кто оградит меня в ужасной моей участи от отчаянья, если я перестану видеть что-либо, кроме химер, в тех утешениях, которые доставляет нам: разум? Если, уничтожая таким образом свое собственное дело, он разрушит всякую надежду и доверие, которые сам создал мне в качестве опоры на черный день, какая опора останется мне, кроме иллюзий, баюкающих одного меня во всем мире? Все теперешнее поколение не видит в тех чувствах, которыми я живу, ничего, кроме ошибок и предрассудков, оно находит истинной, очевидной систему взглядов, противную моей; оно как будто даже не может поверить, что я держусь своей системы искренне; и сам я, предавшись ей всем своим существом, нахожу в ней непреодолимые трудности, которых я не в состоянии разрешить, но которые не мешают мне упорно держаться ее. Неужели только я один мудр, только я просвещен среди смертных?' Чтобы думать, что это так, достаточно ли, чтоб ото мне подходило? Могу ли я иметь разумное доверие к видимостям, которые не заключают в себе ничего прочного с точки зрения остальных людей и мне самому казались бы призрачными, если бы сердце мое не оказывало поддержку разуму? Не лучше ли мне было бы сражаться со своими преследователями равным оружием, усвоив их правила, чем оставаться со своими химерами беззащитным от их нападения и ничего не делать для того, чтоб дать гонителям отпор? Я считаю себя мудрецом, а на деле я только игрушка, жертва и мученик бесплодной ошибки».