Прогулки одинокого мечтателя

Воспоминание об этом злосчастном поступке и вызванные им во мне неутешные сожаления внушили мне такое отвращенье ко лжи, что оно должно было на всю остальную жизнь оградить мое сердце от этого порока. Когда я выбрал себе свой девиз, я чувствовал, что способен заслужить его, и я не сомневался, что окажусь его достойным, когда под влиянием слов аббата Р. приступил к более серьезному изучению своей души.

Тут, тщательней в себе покопавшись, я был крайне удивлен количеством вещей выдуманных, о которых я, помню, говорил как об истинных в то самое время, когда внутренне гордился своей любовью к истине и жертвовал ей своей безопасностью, своими интересами и своей личностью с беспристрастием, которому не знаю другого примера среди людей.

Больше всего удивило меня то, что, вспоминая об этих выдуманных вещах, я не чувствовал из-за них никакого раскаянья. Я, в чьем сердце отвращенье к обману не имеет никакого противовеса, я, который не устрашился бы пытки, если б ее нельзя было избежать иначе как путем лжи,— по какой нелепой непоследовательности лгал я с легким сердцем, без необходимости, без выгоды и по какому непостижимому противоречию не испытывал из-за этого ни малейшего сожаленья,— я, которого угрызенье совести из-за одного обмана не переставало мучить в течение пятидесяти лет? Я никогда не упорствовал в своих ошибках; нравственный инстинкт всегда правильно руководил мной; совесть моя сохранила с детства присущую ей неподкупность; и хотя бы она даже изменилась, уступая моим интересам,— каким образом, сохраняя всю свою прямоту в таких обстоятельствах, когда человек, одолеваемый страстями, может по крайней мере найти извинение в своей слабости, теряет она эту прямоту единственно из-за предметов безразличных, относительно которых порок не может найти извинения? Я увидел, что от решенья этого вопроса зависит правильность суждения, которое я должен вынести о самом себе; и после того как я тщательно его исследовал, вот как мне удалось его объяснить.

Помню, мне случилось прочесть в одной философской книге, что лгать — значит утаивать истину, которую надо обнаружить перед всеми. Из этого определения следует, что молчать об истине, о которой нет необходимости говорить, не значит — лгать. Но тот, кто, не довольствуясь в подобном случае умолчанием, говорит противоположное истине,— лжет он тем самым или нет? По этому определению нельзя утверждать, что лжет. Ведь если он дает фальшивую монету человеку, которому не должен ничего, он, несомненно, обманывает этого человека, но не обворовывает его.

Тут надо рассмотреть два вопроса, оба очень важные. Первый: когда и как обязаны мы говорить ближнему правду, раз не обязаны делать это всегда? Второй: бывают ли случаи, когда можно обмануть неумышленно? Этот второй вопрос отчетливо разрешен, я хорошо это знаю: отрицательно разрешен в книгах, где самая суровая нравственность ничего не стоит автору, и положительно — в обществе, где книжная нравственность считается неосуществимой на практике болтовней. Оставим же эти авторитеты, которые друг другу противоречат, и постараемся на основе своих собственных принципов разрешить эти вопросы для себя.

Общая и отвлеченная истина — самое драгоценное из всех благ. Без нее человек — слеп; она — око разума. Это она научает человека правильно нести себя, быть тем, кем он должен быть, делать то, что он должен делать, идти к настоящей своей цели. Истина частная и индивидуальная — не всегда благо; иногда она — зло, очень часто — нечто безразличное. Вещей, которые человеку важно знать и знание которых необходимо для его счастья, может быть, не так много; но, сколько бы их ни было, они являются его собственным достоянием; он вправе требовать его всюду, где оно ему попадется, и его нельзя лишить этого достояния, не совершая самого очевидного воровства,— поскольку оно — из тех общих всем благ, передача которых ничего не отнимает у того, кто их дает.