Прогулки одинокого мечтателя

Имеются или нет эти различия в книгах — они во всяком случае имеются в сердце каждого честного перед самим собой человека, который не хочет позволить себе ничего такого, в чем совесть может его упрекнуть. Потому что сказать что-нибудь ложное для собственной выгоды — значит совершить не меньший обман, чем если б это было сказано к невыгоде другого, хотя обман здесь и менее преступим. Дать преимущество тому, кто не должен иметь его,— значит нарушить правопорядок; ложно приписать себе или другому действие, из которого может воспоследовать похвала или порицание, обвинение или оправдание,— значит сделать вещь несправедливую; стало быть, все, что, будучи противным истине, каким бы то ни было образом оскорбляет справедливость, — есть обман. Вот точная граница. Но все, что, будучи противным истине, ни в какой мере не затрагивает справедливости, есть лишь выдумка; и я признаюсь, что всякий, кто упрекнет себя за чистую выдумку, как за обман, обладает совестью, более взыскательней, чем моя. То, что называют угодливым обманом, есть подлинный обман, потому что вводить в заблужденье в интересах другого или своих собственных — не менее несправедливо, чем вводить в заблужденье в ущерб ближнему. Кто хвалит или порицает вопреки истине — лжет, если речь идет о лице реальном. Если же речь идет о лице воображаемом, он может говорить о нем что угодно, не совершая обмана, если только не высказывает суждений о нравственной стороне событий, которые выдумывает, и если суждения его об этом не являются ложными; ибо в этом случае, если он не лжет в отношении фактов, то лжет против истины нравственной, во сто раз более заслуживающей уважения, чем истина фактическая.

Видал я людей, в свете слывших правдивыми. Всей правдивости их хватает на то, чтобы в пустом разговоре не указывать времени, места, лиц, не позволять себе никакой выдумки, не преувеличивать. Во всем, что не затрагивает их интересов, они соблюдают в своем рассказе нерушимую правду. Но как только зайдет речь о каком-нибудь деле, их касающемся, как только нужно рассказать о чем-нибудь таком, что задевает их за живое,— так пускаются в ход все краски, чтобы представить вещи в самом выгодном для них свете; и если обман им полезен, а сами они воздерживаются от него, они ловко его поощряют и устраивают так, чтобы в него поверили, но не имели возможности приписать им. Этого требует осторожность: правдивость, прощай!

Человек, которого я называю правдивым, поступает как раз наоборот. В вопросах совершенно безразличных, истина, к которой в этих случаях светский человек так внимателен, занимает его очень мало, и он вовсе не постесняется позабавить общество выдуманными историями, из которых не получится никаких несправедливых суждений ни за, ни против кого бы то ни было из живых или мертвых. Но всякая речь, клонящаяся к чьей-нибудь выгоде или вреду, к хорошей или дурной славе, к похвале или порицанию вопреки истине и справедливости, есть обман, который никогда не приблизится ни к его сердцу, ни к устам, ни к перу Он непоколебимо правдив, даже вопреки своим интересам, хоть и не старается во что бы то ни стало быть правдивым в пустом разговоре. Он правдив в том, что не хочет никого обманывать, что одинаково держится как той истины, которая говорит против него, так и той, которая делает ему честь, и что никого не вводит в заблужденье ни ради своей выгоды, ни для того, чтобы повредить врагу. Таким образом, различие между моим правдивым человеком и светским правдолюбцем состоит в том, что последний очень строго держится истины всякий раз, как это ему ничего не стоит, но не более, а иной служит ей тем более преданно, чем больше это требует жертв.