Прогулки по допетровской Москве

В результате Русь наводнило невероятное количество ничем не обеспеченных медных денег, и начавшаяся инфляция быстро достигла гигантских масштабов. Для тогдашней системы цен, при которой стоимость коровы или коня измерялась в нескольких рублях, стоимость овцы или свиньи — в гривенниках, а предметов повседневного обихода — в копейках, это было катастрофой. Народное отчаяние просто не могло не вылиться в единственно знакомую тогда форму протеста — бунт. Интересно, что началу Медного бунта предшествовал выпуск прокламаций — как говорили в те времена, «воровских листов», которые сначала ходили по рукам, а в ночь перед восстанием (с 24 на 25 июля) оказались расклеенными на стенах домов.

Дворы Милославского и Хитрово, которые народ считал основными виновниками инфляции, толпа взяла штурмом. Досталось также дьяку Башмакову, которого народная молва обвиняла в том, что он в качестве государственного чиновника прикрывает деятельность фальшивомонетчиков. Не ушел от расправы и «торговый гость» (купец) Шорин — ему вменялось в вину распространение фальшивых монет. Кроме собственно горожан, в бунте приняли участие жители посадов и крестьяне из расположенных вблизи от Москвы деревень, холопы (крепостная прислуга) проживавших в Москве бояр и даже иностранные наемные солдаты, не меньше коренного населения раздраженные тем, что жалованье им выплачивали медяками.

Пока часть восставших расправлялась с ненавистными фальшивомонетчиками, по направлению к находившейся в Коломенском царской пригородной резиденции шла толпа тех, кто стремился искоренить истинную причину инфляции — добиться от царя отмены выпуска медных монет вместо серебряных. На авторитет царской власти при этом, впрочем, верноподданные не покушались — они несли с собой челобитную, в которой покорнейше умоляли отменить медные деньги, а заодно — выдать на расправу ускользнувших от народного гнева бояр-фальшивомонетчиков. Однако, хотя Алексея Михайловича принято в книгах по истории называть «Тишайшим», в жесткости и решительности ему отказать было нельзя — восстание было подавлено, а уцелевшие зачинщики разысканы и казнены. Впрочем, урок из народного возмущения царь все же извлек — в 1663 г. медное «серебро» отменили. Так вот, с тех пор бытует устойчивая версия, что изъятая из обращения медь и пошла на изготовление Золотой решетки.

Романтическая, но неверная история! Золотая решетка на самом деле выкована не из мягкой меди, а из прочного железа.

Но вот мы с вами оставляем позади Золотую решетку, проходим Верхоспаоскую площадку — и попадаем во внутреннюю анфиладу помещений Теремного дворца, или, как принято называть эти покои, Терема. Их интерьер, словно сошедший с иллюстраций к сказкам Пушкина или Ершова, дошел до наших дней почти без изменений.

Следует особо уточнить, что нам предстоит знакомство с апартаментами, которые предназначались для государей, так сказать, их личным «уголком» во дворце. Помещения, предназначенные для цариц, царевичей и царевен, практически не сохранились, за исключением одного, с которым мы с вами познакомимся чуть позже — не будем забегать вперед. Лучше пройдем по анфиладе царских покоев.

Сначала минуем Проходные сени. В этом помещении с преувеличенно низкими сводами, создающими ощущение уютного закутка, привлекают внимание традиционные для старинной московской архитектуры изразцовые печи, напоминающие башни диковинных замков. Имитация настолько точна, что на верху печей даже имеются декоративные зубцы, имитирующие бойницы. Персонажи книги «Москва и москвичи» М. Н. Загоскина упоминают такие печи именно как примету старинного уклада, сравнивая с самостоятельными архитектурными сооружениями: «Знаете ли… что мне напоминает этот… домишко с воротами, изразцовыми стенами и столбиками? Не правда ли… что он очень походит на эти… кафельные печи, которые казались так красивы нашим почтенным предкам?» Не следует, однако, думать, что подобные сооружения были для жителей средневековой Москвы чем-то обиходным, не заслуживающим интереса. Постройка такой печи, а главное — достойная отделка «муравлеными» (покрытыми глазурью) многоцветными изразцами и керамическими рельефами, обходилась в целое состояние. Подобная печь была гордостью хозяина дома и предметом зависти гостей. «…Две кафельные печи с лежанками, разубранные цветами и грифами, — вещь драгоценная в тогдашнее время», — отмечает И. И. Лажечников в романе «Басурман».