Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Дорога привела меня в зеленую холмистую местность, где высокие, аристократического вида мужчины с длинными посохами шагали рядом с телегами, запряженными быками. Зеленая кукуруза блестела на полях после недавнего дождя — удивительный чужеземный урожай, уносящий мысли в прошлое, к Кортесу и Писарро, которые даже не подозревали, что истинным богатством Америки было не золото, но картофель, маис, табак и какао. В обмене растительностью Америка преуспела, получив пшеницу и другие злаки, которых не знала прежде. История первой американской пшеницы довольно любопытна. Сводная сестра Писарро по имени Инес Муньес, страстная садовница, как-то раз просеивала бочонок риса, прибывший из Испании. Заметив несколько зерен пшеницы, случайно попавших туда, она выбрала их и посадила на цветочных клумбах с такой заботой, словно сажала побеги резеды или базилика; одно время все урожаи пшеницы в Перу можно было проследить до клумб Инес Муньес. Эта история столь же прелестна, как легенда о султане, посадившем гранатовые зерна, ставшие родоначальниками всех гранатов Испании.

Мой путь лежал из Галисии обратно в Кастилию. Сколько разных Испаний я повидал: Испания, похожая на Швейцарию, на Ирландию, на Африку — и из всех них галисийская Испания показалась мне самой примечательной и, вероятно, самой понятной. Недолгий гость весь во власти случайных встреч и всегда склонен делать из них неверные умозаключения; поэтому, быть может, по одной лишь случайности на моем пути оказывались gallego, галисийцы, расторопные и деловые, оставившие у меня впечатление бодрости, восприимчивости и живости ума. У меня сложилось ощущение, что этот северо-западный уголок Испании все еще лежит на пересечении главных маршрутов мира. Как и в Ирландии, в Галисии имеется долгая традиция эмиграции за море. Как никогда не удивляешься фотографии статуи Свободы в хижине в Коннемаре, так же не удивишься, увидев фотографию Мехико или Буэнос-Айреса в любом крошечном галисийском домике. Часто говорят, что кельт эмигрирует, потому что сам он беден, а его родина камениста и уныла, но это далеко не все причины: кельт рождается с непоседливыми ногами и поэтической тоской по чему-то неизвестному за горизонтом. На Галисии лежит такая же меланхолия — здесь ее называют «morriña», — как и на Ирландии: она или приковывает человека к земле некими чарами безнадежности, или ведет его на край света. Но при всей своей неотмирности галисиец — человек сообразительный, хитроумный и нередко оказывается проницательным политиком. Франко — галисиец, и часто слышишь, как люди говорят о нем: «Он ведь ловкий галисиец — единственный, кто перехитрил Гитлера!» Исторический факт: после спора с Франко в течение девяти часов Гитлер сказал Муссолини: «Пусть мне лучше вырвут три-четыре зуба, чем пройти через такое еще раз». Также часто слышишь, как люди спрашивают: «Что, интересно, Франко будет делать теперь?» — и ответ всегда один: «Ничего. Он же gallego!»

В тумане и дожде Галисии, белых домиках, готических церквушках, людях, то веселых, а то полных morriña, было нечто, вызывавшее во мне огромную симпатию и интерес — и трогавшее мое сердце, как не смогла его тронуть жаркая и романтичная Андалусия.

Я пересек самую красивую реку, какую видел в Испании, Миньо — широкую, чистую и великолепную, как Уай, и, взобравшись на крутой холм, узрел столицу Галисии, город Луго, стоящий за римской стеной. Есть ли в мире стена красивее? Она в милю с четвертью длиной и около сорока футов высотой. Некоторые ее части толщиной до двадцати футов, и хотя ее понижали — то есть вершины восьмидесяти пяти полукруглых бастионов разобрали до общего уровня стены, — это не умаляет ее мощи и величия; я решил, что она так же хороша, как авильская.

Я нашел ресторанчик, где мне подали галисийский суп caldo[138] и омлет, напичканный креветками и грибами. За столиком в углу сидела семья с толстым маленьким nino лет восьми, которого, видимо, никогда в жизни не воспитывали. Его индивидуальность оставалась неприкосновенной и в тот день достигла огромных высот. Он гонял еду по тарелке ложкой и вилкой, выпрашивал кусочки с тарелок родителей, которые ему послушно давали, и привлекал внимание людей за соседними столиками. Юная парочка рядом была совершенно очарована ребенком, и он, выделив их как идеальную публику для самовыражения, начал делать им знаки, пытаясь подружиться, и наконец слез со стула и прошел к их столику — к веселью родителей и восторгу незнакомцев, которые накормили мальчугана мороженым. Неужели юных испанцев никогда не шлепают? Я терялся в догадках.