Прогулки по крышам

– Приходите. Я сейчас позвоню Божевичу, пусть выпишет пропуска. Сколько вас?

Агата пересчитала.

– Стефи, Зигфрид, Димитров, Карл, Люси. Пятеро.

Коротенькая пауза.

– А вы?

– А... можно? – Он что, пустит ее после того... «еврейского погрома»?

– То есть шестеро. Жду вас через час. Провожавший их телохранитель, как обычно, остался за дверью с дежурной газеткой в руках.

– Входите, открыто! – послышался голос Келдыша. Он стоял на пороге кухни, деловито вытирая руки полотенцем. – Вперед, не стесняйтесь. Я наготовил на всех.

– Никто и не стесняется, – пробормотал под нос Димитров.

– Здравствуйте, – поздоровались девочки, а Водяной уже пулей несся мимо хозяина на кухню.

– Bay!

Действительно – «вау». Не стол, а мечта голодного подростка. Глядя на остальных, и Агата навалила себе в тарелку побольше. Хозяин, прислонившись спиной к столу, сложив на груди руки, оглядывал жующих школьников.

– И какие новости с полей сражений?

– Не с кем было сражаться, – с явным сожалением сообщил Водяной. – А вы кого-нибудь за это время поймали?

– Некого было ловить, – сказал Келдыш с такой же интонацией.

– А вы вообще в жизни много преступников поймали? – спросил Карл.

Келдыш призадумался, словно подсчитывая.

– Несколько...

– А на войне тоже были?

– Да.

– Bay! – опять сказал Зигфрид. Он недавно подцепил это словечко и теперь вставлял его куда ни попадя. – С самого начала?

– Да.

– И в катакомбах были?

– И в них.

– И как там?

– Темно... Вон «кола», Зигфрид.

Водяной, не отрывая зачарованных глаз от Ловца, на ощупь нашарил бутылку. Еще и пролил мимо стакана.

– А вы, наверное, и Мортимер видели? – спросил с почтением.

Келдыш сделал явное усилие, чтобы не покоситься на Агату.

– Как тебя.

– И что?

– Что – «что»? – спросил хозяин с легким раздражением. – Хотите спросить, была ли она похожа на монстра? Нет, Зигфрид. – Он пододвинул ногой табуретку и сел. – Никто из тех, против кого мы воевали, не был чудовищем. Большинство мы знали до войны: с кем-то учились, с кем-то работали, о ком-то слышали... В этом вся трагедия гражданских войн. Твоим врагом становится тот, кто еще недавно сидел с тобой за одной партой. Легко тебе будет убивать... например, Димитрова?

– Это еще кто кого! – вскинулся Славян.

– Или Люси? Или Карла? А ведь так все и происходило. Здесь нечем хвастать, Водяной. Нечем гордиться. Убивать своих друзей... Если бы пришлось, я сделал бы это снова. Но вам я этого никогда не пожелаю.

Агата отставила тарелку и вышла. Она больше не могла слушать: казалось, это говорится только для нее. Он совсем как Андрэ: мне очень жаль, но... Саднило сердце, как будто с него сдирали кожу – или что там есть у сердца. Она на ходу вытерла ладонью глаза. Услышала, что кто-то вышел следом, и поспешно нырнула в кабинет. Огляделась, моргая. Слава богу, никаких следов погрома. Только телевизора что-то не видно. Он его переставил? А где тут была фотография голой Лизы? Подошла к шкафу. Дегтяр Лизу все-таки одел. Она сидела в сарафане в ромашковом поле – ромашка во рту, ромашка в длинных волосах. Хорошенькая... На снимке ниже рядом с Лизой, подперев подбородок руками, валялся Келдыш. Тоже с ромашкой в белых зубах. Смеялся. Она ни разу не видела, чтобы он так открыто и весело смеялся. Ну да, он же здесь совсем молодой – чуть старше Агаты. Наверное, еще до войны...

– Эй, ты чего?

Агата чуть не подпрыгнула. Димитров всегда так бухает ботинками, а сейчас появился неслышно – точно подкрался.

– Ревешь, что ли?

– И ничего я не реву. – Агата быстро отвернулась. – Фотографии вон смотрю.

Димитров подошел и тоже уставился на снимки. Спросил угрюмо:

– А чего ревешь? Вспомнила что-то?

– Ничего, – повторила Агата, упорно глядя на фотографии, но не видя их. Глаза опять защипало.

Димитров помолчал.

– Я знаю, у тебя родители на войне погибли...

– Кто тебе сказал?

– Никто. Я сам узнал.

Агата выпалила ему в лицо:

– Ничего ты не узнал, понял? Ничего ты про них не знаешь! Ни-че-го!

Он глядел широкими растерянными глазами. Неожиданно взял ее запястье – неловко, но крепко. Бормотал:

– Да ладно, чего ты? Ну, не обижайся... И реветь не надо.

Агата длинно вздохнула.

– Все, я не реву. Идем к ним.

– Погоди.

– А?

Агата растерянно моргнула, когда он осторожно провел мозолистым пальцем по ее щеке. Пояснил хмуро:

– Слезы. Видно.

Погладил еще – наверно, для тщательности. И еще. Потом очень бережно взял ее лицо в большие ладони. Агата, притихнув, смотрела на него: горящий румянец на скулах, темная полоска над полными губами... бреется уже, наверное. Черные жесткие ресницы приопущены, сквозь них блестят яркие карие глаза...

Она не услышала ни звука, ни движения – просто машинально повернула голову. Келдыш стоял в дверях, засунув руки под мышки. Смотрел на них. Димитров оглянулся тоже, отдернул ладони. Хозяин молча оттолкнулся плечом от косяка и вышел.

– Ох! – сказала Агата.

– А чего? – спросил Димитров с виноватым вызовом. – Мы же ничего такого... Он что, теперь на тебя наезжать будет? Хочешь, я поговорю?

– Ну уж нет!

Агата выскочила из кабинета. Димитров бухал ботинками за ее спиной. Келдыш обернулся, скользнул пустым взглядом над их головами.