Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!

— "В чужом пиру — похмелье". Пожалуй, что последняя поговорка и добила немецкого специалиста по борьбе с русскими пожарами. После неё он отдал команду подчинённым покинуть горящий монастырь. То, что в тупорылых машинах было приличное количество взрывчатки — о таком пустяке говорить не хочется! Добавь о пожарах: "пожар" — это когда горит человеческое жилище, а когда огонь поедает что-то иное — это "возгорание".

— Хочешь сказать, что тогда была опасность взрыва?

— Это и хотел сказать. Если бы такое случилось, то "сдуло" бы не три кельи, как предлагал вражеский офицер, а более… И тебя бы не стало в этом мире… — сделал бес уточнение в моём прошлом — О том, сколько бы обитателей монастыря погибло — говорить не стоит.

Помню лицо немецкого борца с огнём в русских монастырях. Да и форма на нём была не кинематографическая, не такая, какую потом показывал гражданам "страны советов" родной кинематограф. У вражеского офицера не было ни стека под мышкой левой руки, ни монокля в глазу. Немецких офицеров без монокля в глазу и стека под мышкой в советских фильмах не было, а тогдашний борец с огнём почему-то обходился без указанных вещей. Короче: офицер был ненормальный, не классический офицер Вермахта!

Сколько было у того борца с огнём на счету побеждённых пожаров? Сколько взорвал объектов "гражданского и военного назначения", и сколько в практике было случаев, когда горящие слёзно умоляли дать им возможность сгореть без помех со стороны? Ни единого!

— О, великая и неразрешимая загадка русской души! — пропел бес теперь уже в левое ухо — пожалуй, что офицер не стал тушить кельи от удивления.

— Как понимать?

— Просто. Все и всегда просят унять пожар, а тогда его просили не трогать очаг пожара. Вот у него заморочка и случилась. Редкий случай!

Из всей бомбовой благодати, что пролилась в ту яркую ночь с неба от советской авиации, городу досталось совсем мало.

…и когда ночь превратилась в "белый день" с лёгкой окраской в желтизну, то вторая, или третья волна отечественной авиации, принялась обрабатывать земли и за стенами обители. Земля за стеной монастыря называлась "сельской", и в мирное время монастырские юноши с большим, невыправляемым креном в уголовщину, ходили меряться силой к "деревенским" сверстникам. Любимым "оружием" монастырцев в завоевательных походах были приличные куски красного кирпича, выломанные из стены. "Походы" всегда были почему-то пьяными.

В ту яркую ночь и у "деревенских" были пожары, и этот факт говорит о масштабности действия родной авиации. Сегодня, вспоминая горящие дома к западу за оградой монастыря, начинаю колебаться: только ли одни фугасные бомбы тогда применяла родная авиация? Или с небес падало что-то и горячее?

… а небо продолжало посылать "подарки", и все они были одинаково "убийственные". Не в обиде на штурманов советской бомбардировочной авиации военных лет, я им всё и давно простил. Ныне вхожу в сознание воевавшего соотечественника и думаю: "в самом деле, что так ярко и хорошо может гореть!? От чего так быстро увеличивается площадь пожара?" — что бы стал думать любой из моих соплеменников? "Не иначе, как "в десятку" попали! Не иначе, как вражеский склад горюче-смазочных материалов накрыли! Горящие одновременно семьдесят шесть столетних деревянных, сухих келий женского монастыря такого освещения дать не могут! Даже если их все подпалить одновременно! Ребята, добавьте огоньку! Поздравляем!"

"Кто виноват"? Понятное дело, немцы!

Herr Offizier, обвиняю Вас в слабости! Нет, не в борьбе с огнём, в борьбе с огнём Вам не было равных среди подобных специалистов гарнизона! Обвиняю Вас в слабости перед двумя бабами, кои не позволили взорвать кельи!

Если ты пришёл на чужую землю, как "хозяин", то и веди себя, как хозяин! Знаешь, как ведёт себя "наш" хозяин? Одной соотечественнице "пересчитал зубы", а другая вмиг бы поняла, что всякие возражения и противодействия силе всегда нам дорого обходились! Так почему ты, бравый немецкий офицер, не последовал чужим обычаям и не заехал Матрене в физию!? А затем — к ликвидации "очага возгорания"!?