Пройдя долиной смертной тени (СИ)

Филипп повернулся и случайно задел рукой тумбочку. Молитвенник шлепнулся на пол. На его страницах было много дыр и пятен — следы пальцев и бессонных ночей в молитвах. Но Панфилов не стал поднимать его. К чему? Сейчас он вряд ли достоин этого.

— Я не знаю. Мне просто страшно оставаться одному, понимаешь? И я словно чувствую, словно ощущаю, понимаешь… Что я не хочу тебя отпускать, хотя должен. Словно я привязан к тебе.

Путы лукавого, вот что это такое.

Мария не стала привычно усмехаться, как-то злорадно улыбаться, хотя в обычном состоянии вполне могла бы. Может быть, сие наваждение и пройдёт с утра, но сейчас, в ночи, она просто уставилась на Филиппа во все глаза. Лежала и всё смотрели на отблески фонарного света на его лице.

— Я тебя не оставлю, — на выдохе бормочет Сербская, едва парень заканчивает предложение.

Со стороны можно предположить, что она — простая распутная и несерьезная девица, не настроенная на настоящие отношения. Но на самом деле это было не так. Только этого она и искала, но, так как не могла найти, подавалась во все, во что могла — вечеринки, странное и саморазрушающее поведение, даже наркотики пробовала. Но ничто так и не принесло ей утешения. Может ли принести его этот странный парень?

Если, конечно, не решит, что Боженька ему дороже. Тьфу.

— Я не понимаю, что со мной происходит, — прошептал Филипп, глядя на девушку. В свете фонаря ее волосы казались почти темными, хотя на свету сияли неестественной синевой. Она походила на существо из другого мира. И это неприятно задевало его сознание. Будто бы, действительно, из ада вышла.

По щекам молодого человека снова поползли слезы. Почему он все же сделал это? Почему предал Господа? Неужели в нем так мало любви к нему? И снова дрожь сотрясла тело.

— Обними меня, пожалуйста, — прошептал Филипп, протягивая к девушке руки.

Она сказала, что не покинет его — эта мысль была сейчас спасительной.

Вот теперь ей уже захотелось ответить: «ты просто вырос, такое рано или поздно случается». Но она все равно не стала этого говорить, хоть ей и были совершенно чужды его душевные терзания. Подумаешь — потрахался. Но надо быть человечнее, если хочешь чего-то от человека, да? Вот и Мария так решила.

— Конечно, иди сюда, — сейчас Сербская почти сюсюкалась с ним.

Подтянула одеяло, прижала парня к себе, умещая его голову у себя на груди, и принялась гладить его по голове, слегка потрепывая волосы. Она укутала и себя, и его, наслаждаясь подобной близостью, хоть в глубине души и понимала, что объятия сейчас, скорее всего, ему нужны не ее, а кого-то, кого вообще не существует.

***

Проснуться не у себя дома было совсем не странно — вполне обычное явление для Сербской. Куда удивительнее было обнаружить себя в чьих-то руках. Всю ночь Филипп прижимал ее к себе, отчего девушка даже сквозь сон расплывалась в улыбке. Солнце уже потихоньку поднималось, ночной снег растаял, но погода все равно обещала быть пасмурной. Мария уставилась на лицо ещё спящего парня. Она не испытывала никаких смущений из-за случившегося секса — с чего бы вдруг? Смущена она, скорее, была из-за своих метаний и обещаний накануне.

Молитвенник все ещё валялся на полу, прямо рядом с ее красным боди. И смех, и грех.

Девушка коснулась щеки Филиппа, аккуратно помацав.

— Просыпайся. Напоминаю, что сегодня воскресенье, у вас разве нет чего-то типа… э-э, службы?

Было бы совсем неудобно ещё и это ему изгадить.

— А мне на работу к вечерней смене, так что надо бы в Москву.

Ему снился не самый приятный сон. Влажные джунгли, вязкая зелень, в которой будто все тонет, и странные звуки — не то птичьи трели, не то подвывания мелких зверей. Он бродит среди всего этого в полном одиночестве, не понимая, что происходит, и как он здесь очутился. Под его ногами змеи, которые обвиваются вокруг щиколоток в молчаливом приветствии. Его словно здесь ждали, но кто и зачем — он не понимает. Пока не понимает. Но в глубине души знает кто.

Сон настолько тяжел, что Филипп пробуждается сам — только бы не смотреть продолжение дальше. Сердце глухо бьется. Рядом лежит Мария. Тяжесть на сердце становится невыносимой. Он глядит сейчас на Марию хмуро, из-за чего его профиль кажется хищным — нос, что птичий клюв и брови вразлет.

— Тебе лучше уйти, — сухо говорит Панфилов. Ночью Филипп цеплялся за эту девушку, а теперь… Ему слишком больно сознавать то, что по непонятной причине начинает к ней привязываться.

***

На занятия он приходит хмурым и даже пропускает тот момент, когда отец Сергий объявляет, что к ним пришел новенький. Панфилову нет до этого дела — страсти гнетут его душу.