Пройдя долиной смертной тени (СИ)

Тот ничего ей не ответил, да и словно не слышал ее вовсе. А затем к месту происшествия стали стекаться и остальные семинаристы, в числе которых девушка увидела и Панфилова. Она еле поборола желание кинуться к нему прямо сейчас.

— Вызывайте полицию! — крикнул Мирослав, бросаясь в кусты. — И скорую!

О, дорогой, Елисею уже не помочь.

***

День вышел, очевидно, сумбурным. Показания принимали у всех, кто находился рядом — в том числе и у Марии. Она знала, что журналюга не сможет выдать ее, так что решила не выдавать его в ответ и просто сказала, что является паломницей. Всегда хорошо прикинуться глубоко верующей. С ней говорили от силы десять минут, в то время как на семинаристов потратили весь день.

Петр из-за встречи с заказчиком не имел алиби — его даже не было на паре.

Ох, как хорошо находиться в месте, где, видимо, даже не слышали о камерах видеонаблюдения.

Сербская же все равно не находила себе места. Она старалась не писать и не звонить Филиппу на случай, если у них изъяли телефоны, потому просто изводилась в номере. Так что, когда раздался стук в дверь, Мария тут же ее распахнула, по пути споткнувшись и ударившись об угол кровати.

— Ну что? — выпалила она, скрюченно потирая ушибленную ногу.

Все складывалось как нельзя лучше. Словно бы, занявшись этим, Мария заручилась поддержкой лукавого. Судя по тому, что слышал Панфилов, в случившемся обвиняли Петра. У парня не было алиби, ко всему прочему тот очень странно себя вел, а в довершении всего — у него обнаружили конверт с большой суммой денег, происхождение которого было неизвестно.

Следователи, которые занимались этим делом, были в восторге. Журналисты мигом стали писать о Божьей каре и семинаристе-маньяке. Все были довольны и счастливы — кроме патриархии и Филиппа. Первые отбивались от внимания «мирских», а последний — не знал, что ему делать.

Совесть мучила его безумно. Страшно. Он не мог найти себе места. Не мог думать, дышать, говорить. Только не здесь, только не сейчас.

Ноги сами понесли его к Марии, когда следователи закончили первый допрос, и потрясенные семинаристы поспешили убраться в свои комнаты. Когда девушка открыла ему, Филипп все ещё глядел на нее безумным взглядом.

— Как ты? — он вошел в комнату и потерянно огляделся по сторонам.

Нет, он все-таки должен это сделать, как бы не хотел обратного.

— Я… Я хочу сказать тебе кое-что, — голос Панфилова был сух, в взгляд воспален. — Я считаю, что теперь проклят. Проклят, понимаешь? И у меня только один выход из ситуации. Понимаешь, какой?

Чего? Что он несёт?

Мария непонимающе и нервно улыбнулась, но улыбка эта быстро сползла с ее губ, стоило ей начать осознавать смысл сказанных им слов. Внутри все сжалось, а затем ухнуло вниз грузной кучей, желая утащить за собой и девушку. Коснувшись района солнечного сплетения, где болело сильнее всего, Сербская еле удержалась, чтобы не рухнуть на пол.

— Да, я поняла, — в тон ему ответила она. — Это значит, что ты пизданулся. А ещё — что ты лжец.

Дыхание участилось, ведя следом за собой истерический припадок. Как собачку на веревочке. Мария пыталась сглотнуть ком в горле.

— Идиотка, — выдохнула, почти выполнила девушка, смотря куда угодно, толко не на Филиппа. — Поверила тебе. Оля была права, между нами всегда будет стоять твой Бог. У нас просто разные приоритеты.

Ей хотелось сказать ему очень много. Хотелось материться и колотить вещи, дать Панфилову пощечину, похожую на то, что только что дал ей он своими словами. Но унижаться ещё сильнее смысла не было. Она и так чувствовала себя самой опущенной из опущенных. Приехала, как дебилка, сидела одна в номере целыми днями, чувствовала вину за свою выходку с клубом. Мария ведь только сейчас осознала, что в ответ на все ее признания Филипп ни разу так не сказал, что тоже любит ее. Он любит лишь одно — то, чего не существует.

А ещё себя.

Но не ее.

— Уходи, — жестко потребовала Сербская, когда тело ее затряслось, а к глазам подползли слезы. — Проваливай, я сказала! Удачи тебе с твоими монахами!

«Дай Бог тебе по ебалу» — как говорится.

— Ты спрашивал, считаю ли я тебя слабаком? Так вот спрятаться, поджав хвост, — слабость высшей степени. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, ясно?!

— Мария, пожалуйста, ты не понимаешь!

Он стоял перед ней и заламывал руки. Даже не понял — зачем ей сказал все это, почему. Неведомая сила заставила его вспомнить о мечтах. О тихой келье, где нет ни часов, ни минут. О том, как он был счастлив когда-то, но не ценил этого. Смерть Елисея потрясла его, как и любое зло, показала, насколько сильно он опустился. Очень, очень низко.

Однако, слова Марии били его по живому. Задевали какие-то струны в его душе, которые отзывались удивительной болезненностью. Хуже этого ничего не было. Даже мысли об убийстве. Но говорить или возражать девушке он не стал. Глянул на нее с мукой во взгляде, а потом, хлопнув дверью, вышел прочь.