Происхождение боли (СИ)

Затем он вынул изо лба брошь, отогнул иглу и погрузил её в самое сердце убитого — тот шелохнулся, открыл глаза и вскрикнул при виде существа в уродливом железе. Шлем-мешок напомнил Ротегру шапку палача, и он, тевтонец, понимая, что уже не на земле, решил, что за ним пришёл демон. Однако из тёмной колючей прорехи прозвучало весело: «Куст в темноте!»; полководец вернул застёжку на прежнее место.

— Ты кто? — ошарашено спросил его рыцарь.

— Человек.

— А зачем такое страхолюдие напялил?

— Чтоб враги боялись.

— Какие враги?

— Злые духи.

— Ты колдун?

— Нет, я воин.

— А от меня тебе что надо?

— Будь моим соратником?

Ротгер посмотрел на вал из начинённых панцирей и крестоносных накидок:

— Почему именно я?

— По просьбе одной дамочки.

Дануше решила, что настал её час, наклонилась над возлюбленным, промолвила: «Я умерла…», но его глаза, раскрывшись широко, остекленели, весь он вдруг обник и обезжизнел.

— Что с ним!?

Жестом опытного лекаря военачальник сунул пальцы под железный ворот тевтонца:

— Сердце смолкло.

— Боже!

— Ничего. Сейчас перезапустим.

Второй укол сработал лучше первого. Разбуженный попытался сам выдернуть иглу — левой рукой: правая была мертвей зажатой в ней секиры, — и простонал: «Я ничего не понимаю! Где мы? Если это Ад, то почему она здесь? Неужели, чтоб спасти меня, окаянного!?».

Дануше: Да! С позволения самой Пречистой Девы!..

Ротгер: О, милосердная Заступница!..

Безымянный: Аминь. Давай-ка, братец, поднимись. (усадил воскресшего, стянул его рану своим поясом через подмышки и с захватом шеи) Оружие сам выбрал?

Ротгер: А что?

Безымянный: Одобряю. Всегда уважал самоубийц. (соорудил для холодной десницы держащую петлю из остатка плаща, раскупорил фляжку с молоком) Глотай.

Ротгер (выпив): Благодарствую.

Безымянный: Сможешь теперь встать и пойти?

Ротгер: Да, кажется… Только куда? И что это вообще за место?

Безымянный: Самый гнусный задворок Валхаллы. Мы тебя проводим в лучший край.

Ротгер (Дануше): Так ты любишь меня?

Дануше: Да! Я хочу, чтоб мы стали супругами. Здесь это невозможно. Ты сначала должен искупить свои грехи, чтоб начать новую жизнь. Там, на земле, мы встретимся и будем вместе навек. Этот человек — вождь всего европейского воинства, твой командир.

Ротгер (без особого доверия, поднимаясь на ноги): Ну, надо же, какая честь… Так, значит, я теперь буду спасать свою душу, воюя, как твоё превосходительство, со злыми духами…

Безымянный: И получая те же смертельный раны, что нанёс другим при жизни.

Ротгер: А несмертельные?

Безымянный: О них и речь молчит.

Ротгер: На вид ты вроде тролля; болтаешь, как схоласт, а руками больше похож на ваятеля, чем на воителя…

Безымянный: Ты о себе бы лучше рассудил.

Ротгер: … А я ничто. Во мне настолько мало мужества, что я бы предпочёл старый заветный ад кромешный с углями, смолой и серой — новым битвам!.. От любви ж одни только мучения… Где мой щит?

Безымянный: Как он расписан?

Ротгер: Сверху шахматное поле, снизу три льва.

Дануше: Его тут нет.

Ротгер: Наверное, сломался…

Безымянный: Есть о чём! Тупой пережиток эллинов и иже с ними! Ничто так не мешает бойцу, даже шлем. Иные народы даже не знают, что это за штука. Две руки — два оружия. Зачем брать крышку от котла или ящика?

С такими разговорами они беспрепятственно дошли до последних дверей — Дануше и забыла о предстоящей схватке. Но за тяжёлыми воротами их ждал не прежний туманный двор, а темнота, в которой под ноги легли шесть рядов чёрных и белых квадратов, а за ними, за красной чертой — три одинаковых гривастых зверя, словно нарисованных и всё-таки живых.

С уст тевтонца сорвалось корпоративное ругательство: «Вот жмудь!». «Твой щит», — дрожа, заметила Дануше. «Прорвёмся», — отрубил безликий.

Вот правый лев выступил на клетчатое поле и обернулся молодым рыцарем, потрясающим секирой.

— Это Збышек! — вскрикнула дама двух сердец.

— Это оборотень, кукла. Сейчас братец Ротгер поколет его на лучины!

— Я не смогу!

— Чего тут мочь-то? Полный разворот с пригибом — и сбоку в рёбра. Обухом в висок, пожалуй, как-то неучтиво.

— Нет!

— Выйди сам, — вмешалась Дануше, — Ты же силён и храбр, а он ранен и напуган!

— Послушай, Ротгер, их там трое. Все твои враги. И я не знаю, кто из них опаснейший, но очень сомневаюсь в том, что парень, всадивший в тебя топор, — это худшее, что было в твоей жизни. Я только раз могу заменить тебя…

— Ты сомневаешься!? Ты знаешь, каково это — пасть в поединке, когда триста с лишним зрителей в голос молятся о твоём поражении, когда в твоём противнике предстаёт целый ненавидящий народ!?

— А за погодой ты тогда не наблюдал? Тебя не учили замечать в бою только чужое оружие?

— Если тебе не жаль увечного, то смилуйся хоть надо мной: не заставляй смотреть, как они оба!..