Происхождение человека и половой отбор

Даже частичная передача хороших наклонностей была бы огромным подспорьем первичному побуждению, вытекающему прямо и косвенно из общественных инстинктов. Допуская на время, что хорошие наклонности передаются по наследству, кажется вероятным, что, по крайней мере, такие качества, как целомудрие, умеренность, любовь к животным и такое прочее запечатлеваются в умственной организации привычкой, воспитанием и примером в продолжении нескольких поколений в одном и том же семействе и, — что проявляется в ничтожной степени или вовсе отсутствует, — тем, что личности, отличавшиеся этими качествами, имели наилучший успех в борьбе за жизнь. Главный источник моего сомнения насчет такого унаследования состоит в том, что бессмысленные обычаи, суеверия и вкусы вроде отвращения индуса к нечистой пище, должны были бы тоже передаваться в силу того же принципа. Хотя сама по себе такая передача может быть не менее вероятна, чем наследственность вкуса к известному роду пищи или страха перед известными врагами, тем не менее я не знаю ни одного фактического доказательства унаследования суеверных обычаев или бессмысленных привычек.

Итак, общественные инстинкты, которые у человека, равно как и у животных, были приобретены, без сомнения, для блага общества, с самого начала были источником желания помогать ближнему, наделили его чувствами симпатии и заставили принимать в расчет одобрение и неодобрение товарищей. Такие побуждения служили человеку в очень раннем периоде грубыми мерилами добра и зла. Но когда человек, постепенно развиваясь в умственных способностях, стал способен понимать более отдаленные последствия своих поступков; когда он приобрел достаточно познаний, чтобы отвергнуть вредные обычаи и суеверия; когда он начал иметь в виду не одно только благосостояние, но и счастье своих товарищей; когда вследствие привычки, следовавшей за благодетельным опытом, воспитанием и примером, его чувство симпатии стало нежнее и шире, распространившись на людей всех рас, на слабоумных, на убогих и других бесполезных членов общества, и, наконец, на низших животных, то и уровень его нравственности начал подниматься все выше и выше. И моралисты школы производной нравственности, и некоторые интуиционисты допускают, что уровень нравственности вообще поднялся сравнительно с ранним периодом истории человека.[281]

Так как мы видим иногда борьбу, происходящую между различными инстинктами у низших животных, то неудивительно, что и у человека бывает борьба между его общественными инстинктами вместе с происшедшими от них добродетелями и его низшими, хотя на время и сильнейшими, побуждениями или желаниями. Это, по замечанию мистера Гальтона,[282] «тем менее удивительно, что человек вышел из состояния дикости в сравнительно недавнее время». Поддавшись какому-нибудь искушению, мы ощущаем чувство неудовлетворенности, стыда, раскаяния, угрызений совести, подобное тому, которое мы ощущаем при неудовлетворении других мощных инстинктов и желаний или помехе им. Мы сравниваем ослабленное впечатление прошедшего искушения с постоянно присущими нам общественными инстинктами или с привычками, приобретенными в ранней молодости и укрепившимися в продолжение всей нашей жизни, так что, наконец, они стали почти так же сильны, как инстинкты. Если мы не уступаем продолжающемуся искушению, то либо потому, что общественный инстинкт или какая-нибудь привычка в этот момент берут над ним верх в нашей душе, либо потому, что знаем из опыта, как вырастает, по сравнению с ослабленным впечатлением искушения, этот самый инстинкт и как нам будет больно, что мы ему не последовали. Касательно будущих поколений нет причины бояться ослабления общественных инстинктов, и мы вправе ожидать, что добродетели разовьются и станут, может быть, постоянными благодаря наследственности. В таком случае борьба между высшими и низшими побуждениями будет менее напряженной и добродетель будет торжествовать

ИТОГИ ДВУХ ПОСЛЕДНИХ ГЛАВ.